— Ты неправ, Гастон. Тетушка, может, и не благоволит иноземцам,
но всегда готова учиться у европейцев. Впрочем, как и у выходцев с
Востока. Она вообще говорит, что не имеет значения, где черпать
знания, потому что они бесценны. И потом посмотри, как она
одевается. Многое в ее туалете взято от европейцев.
— Возможно, цесаревич. Но, признаться, у меня сложилось такое
впечатление, что если она захочет, то может совершить что угодно.
Сжечь Немецкую слободу, захватить трон. И клянусь, у нее для этого
есть все. Популярность в народе, преданность стрельцов, круглый год
находящихся на службе и подчиняющихся ее свекру...
— Гастон, — резко оборвал друга Николай, — тетка Ирина была
близкой подругой моей матушки. И кода та умерла, давая жизнь мне,
заменила ее. Заменила полностью. Она вскормила меня своей грудью,
потеряв в то же время своего первенца. Именно она была моей
кормилицей, пусть я того самолично и не помню. И еще. Об этом никто
не говорит. Батюшка и тетушка запрещают о том поминать. А теперь и
я запрещу говорить тебе. Четыре года назад я заболел черной оспой.
Да-да, не смотри на меня так. Все знали, что я болен, но чем
именно, никому не говорилось, чтобы не было паники. О том знали
только четверо. Тетушка сама, добровольно, отправилась со мной в
карантин. Потому что мне было страшно, и я просил ее не оставлять
меня. И это-то я помню отлично. Помню, как мне было плохо, как я
изнывал от болезни и страха. Помню, как она, презирая болезнь,
прижимала меня к своей груди и успокаивала. И если на моем теле
осталось лишь несколько небольших отметин, то это только ее
молитвами.
— Но-о... — удивленно протянул француз.
— Хворь обошла ее стороной, — подняв руку, остановил его
Николай. — Но не это главное. Ты пока только клянешься мне в дружбе
или искренне хочешь стать другом. Она же однажды уже сделала шаг,
чтобы ради меня принять мучительную и страшную смерть. Вспомни этот
наш разговор, когда в следующий раз захочешь сделать намек,
подобный сегодняшнему.
— Николай Дмитриевич, поверь, я...
— Гастон, — чуть возвысив голос и метнув в собеседника бешеный
взгляд, буквально прорычал подросток.
— Сначала выслушай, Николя, — вовсе не собирался отступать де
Вержи.
— Говори, — медленно кивая, выдавил из себя цесаревич, похожий
на грозовую тучу.