— И что в тебе нашел этот горец? — со вздохом и кислой миной промямлила дорогая кузина. Вот уж изумила, так изумила — похоже ее матушку оплакиваю здесь только я одна. Но потом Силен обняла меня и тоже заплакала.
— Он посимпатичнее Илвара, — шмыгнув носом, опять констатировала девушка. Что именно она видела в Регьярде, чего не могла разглядеть я? — Так что держи ухо востро, у такого много девок в запасе имеется, уведут, как портки с жердины.
На том и распрощались. Странное утро… Странные дороги судьбы, сплетенные хитрее девичьей косы!
А больше всего меня смущал сам владетель Гримхайла, который вместо того, чтобы дать мне отдельную лошадь, посадил впереди себя на своего коня. В смущении я попробовала воспротивиться. Но он даже не стал слушать, ограничившись фразой:
— Если будешь дергаться, то свалишься и ушибешься. Не для того я тебя спасал, чтобы ты голову о камни разбила.
Пришлось повиноваться, дорога была не из легких.
От Регьярда веяло теплом, почти что жаром, а я стала замерзать еще ночью, костер и одеяло не помогали, а тут тепло человеческого тела. Полы его плаща укутывали меня подобно трепещущим крыльям палатки. В объятиях мужчины мне стало постыдно уютно, и я, убаюканная ездой, вскоре снова уснула. Мне снился Илвар, который меня обнимал. Какой восторг! Наконец-то мой любимый оттаял и узрел меня, он что-то шептал на незнакомом языке, от чего я все глубже опускалась в сон и образ жениха стал таять. Незнакомые слова сложились в песню, и я окончательно погрузилась в глубокий сон.
Очнулась я, когда почувствовала, что положение моего тела резко изменилось. А когда открыла глаза, то первое, что увидела — это огромные темные стены с высокими башнями на фоне заходящего солнца, нависающие над утопающей в зелени долиной.
— Это и есть Гримхайл, — ответил Регьярд на мой удивленный возглас.
— Какой он огромный — замок! — выдохнула одновременно с удивлением, страхом и восторгом, разглядывая темные башни, залитые красным светом.
— Это крепость, — поправил владетель, — ее начал возводить еще мой отец, когда стал правителем этих земель.
— А ты закончил! — осознание само по себе пришло неожиданно и явно.
— Да, — спокойно ответил Регьярд, — я закончил.
Мне послышалось или в его словах и правда звучала грусть.
Из этой крепости не сбежать, подумалось мне с горечью. Я буду здесь заточена навечно. А ведь говорили, что горцы свободолюбивый народ, который не терпит ограничений своей воли. Но, видимо, чужая свобода в их понятия о чести не входила.