уже спустились на это самое
минное поле – явно не для того, чтобы бросить умирать.
Уже много позже он узнает, что Шульц прошёл туда и
обратно по следу, что за собой оставила пропахавшая по склону
машина и удачно прокатившийся Альберт. Что им обоим просто очень
повезло. Что к ним вовремя подоспело подкрепление от ближайшего
гарнизона – и ещё много-много других так удачно сложившихся
«что».
Альберт вдруг осознал, что больше не чувствует земли
– только чьи-то руки и спину. Его куда-то волокли. Сил держаться за
реальность больше не было, но его уже самого держали мёртвой
хваткой, буквально вытаскивая из могилы.
– Альберт! – этот второй голос… Фриц? Фриц!
Живой!
Хотелось откликнуться, но Альберт был не в состоянии
не то, что пошевелиться, но даже разлепить вязкие от крови ресницы.
Он практически не чувствовал немеющего тела и едва понимал, о чём
говорят, только смутно осознавал, что его на что-то
уложили.
– А ну руки убрал, идиот!
– Он ранен…
– Да вижу, что не пирожком подавился!
– Но…
– Ты медик? Нет? Вот и заткнись!
Шульц продолжал ругаться через слово. Ругался он и на
Вольфа, и на лезущего под руку Кёнига, и на так глупо погибшего
Курца, и на неожиданную западню, будь оно всё проклято!
Несмотря на обозлённый тон, перемежающийся со звуками
окружающего кошмара, звучал его голос так раззадорено, будто он
пытался до хрипа перекричать сам этот клятый мир, желая всему
живому и неживому вечно гореть в этом аду…
Нет там за чёрной
гранью ничего, ни рая, ни ада.
Ад – он здесь, на
земле. И смерть – всего лишь способ его покинуть.
Навсегда.
Он всё ещё оставался
здесь.
Один.
***
В сознание Альберт пришёл в госпитале, сутки
спустя.
Под прикрытые веки проникал свет ламп, заставляя
невольно жмуриться. Было прохладно, если не сказать холодно.
Похожая на простыню жёсткая ткань совсем не сохраняла тепло; будто
наоборот, она заставляла ещё больше чувствовать этот холод,
пробирающий изнутри. Хотелось свернуться клубочком, подтянув к себе
колени и обхватив плечи, чтобы хоть как-то согреться, но тело
словно бы окоченело и едва слушалось.
К коже приклеилось что-то скользкое и холодное,
облепив всю грудную клетку, сходясь к центру. Ощущение было такое,
будто бы в груди застрял кусок металла, только больше не было той
сводящей с ума боли – если она вообще когда-либо была, а не
привиделась в кошмаре.