— О, фройнде! — воскликнул немец,
вскинув руки, а потом принялся трясти мою ладонь, когда я сел по
другую сторону его рабочего стола. — Я знал, что ты придешь.
Чувствовал в тебе эту деловую жилку, что ты не упустишь своего.
— Добрый день, — наконец-то выговорил
я, едва сдерживая улыбку и то лишь потому, что фон Кляйстер был
серьезен. Чересчур серьезен. — Как поживает Карл?
— С ним все хорошо, — ростовщик
жестом пригласил меня сесть. — Честно признаюсь, я ожидал, что ты
придешь ко мне немного раньше. Дня на два или три. Чем ты был
занят?
— Знаете, столица так затягивает, —
уклончиво ответил я.
— Знаю. И вижу целых два «но», —
строго заметил Дитер. — Во-первых, можно перейти на ты. Я не люблю
все эти формализмы. Во-вторых, в городе тебя не было, и я это точно
знаю.
— Тогда не буду отрицать, не было
меня в городе, — кивнул я, решив, что не стоит плести паутину лжи,
в которой все равно можно запутаться самому.
— По крайней мере, честности ты не
лишился, это вижу. И вроде бы даже обзавелся чем-то? Что в сумке? —
полюбопытствовал ростовщик.
— Все мое имущество.
Немец, начавший выдвигать ящик стола,
замер, отвел глаза от содержимого и пристально посмотрел на меня.
Смотрел долго и не моргая, то на меня, то на сумку.
— И что, это все? — медленно спросил
он. — Я встречал школьников и кадетов с куда большим имуществом. Во
всяком случае, в сумку им его запихнуть не удавалось. Однако, — он
выдвинул ящик до конца и вытащил оттуда небольшую конторскую книгу,
с громким хлопком бросив на стол, — дело же не в размере, а в
ценности и том, как это можно использовать. Покажешь? Крайне
любопытно узнать, с чем ты жил все эти годы.
Я вспомнил, что не рассказывал немцу
о своем происхождении, а ограничился лишь скользкими намеками.
Поэтому раскрыл сумку и постепенно начал ее опустошать. Собственно,
вынимать было нечего: паспорт, пистолет и две пачки денег.
Разложив все это на столе, я выровнял
пачки, повернул пистолет и закрыл паспорт, который немного помялся
в сумке. По лицу фон Кляйстера пробежала странная судорога, а потом
он, широко раскрыв рот, расхохотался.
— Почти как в пьесе у Богатова,
знаешь ли, — немец достал белоснежный платок и вытер слезу. — Лет
так двадцать назад начали ставить и до сих пор показывают. Только
там еще карты были. Умора просто, — он выдавил из себя еще
несколько смешков и только потом успокоился. — Ладно. Говоря
серьезно, замечу, что не слишком-то много у тебя имущества.