— Перебить… Ну ты скажешь тоже, вот
хохмач. Перепись хочу провести, в чисто научных целях. Нужно иметь
представление о том, сколько дармоедов сидит на тощих плечах
рабочего люда.
— О как. А демон зубастый тебе,
небось, перья точить будет? Знаешь, — утёр Тилль раскрасневшееся
рыльце и доверительно подался вперёд, — мне ведь и самому эти гады
в печёнках сидят. Дала бы Амиранта смелости поболе — сам бы им
глотки повскрывал одному за другим.
— Неужто они тебя так обидели?
— Да уж обидели крепко, — скрипнул
Тилль зубами, сжав в мозолистой руке пустую стопку, которую я тут
же не преминул наполнить. — Видите ли овощи мои им не по нраву.
Вялые, говорят, недостаточно сочные. Чернь кухонная распоследняя, а
туда же — носы задирают, прям как вельможи ихние.
— Так ты овощи для их кухни
поставлял?
— Поставлял, — мотнул Тилль
непослушной уже головой. — И платили хорошо. Жил припеваючи. Пока
этот Руйбе не нарисовался, Шогун его подери! Закрутил шашни с
поварихой, научил её сказать, будто мои овощи никуда не годятся, и,
как только мне пинка под зад дали, тут же подсуетился и кусок мой
захапал!
— Значит, теперь он овощи на кухню
возит?
— Ну а кто же? Тот ещё прохиндей.
— Да, некрасиво с его стороны.
Настоящее паскудство.
— А я о чём!
— В приличном обществе за такое
наказывают.
Тилль поднял на меня мутный взгляд и
с трогательной надеждой в голосе спросил:
— А ты можешь?
Как было отказать этому добряку?
— Само-собой. Ты нас только сведи, а
уж дальше я всё оформлю в лучшем виде.
Боже, такой счастливой улыбки я не
видел с тех пор, как Оля впервые развалила башку с трёхсот метров.
До чего же приятно помогать людям.
Тилль оказался славным малым. Мы
проболтали до полуночи, прежде чем он впал в алкогольное
беспамятство. Из этой душевной беседы я узнал, что стража на въезде
в замок не слишком-то усердствует с досмотром телег под управлением
примелькавшегося возницы, а пройдоха Руйбе там определённо успел
примелькаться. Несмотря на уже упомянутый роман с поварихой, шалун
Руйбе имел не только её, но и сформировавшуюся ячейку общества в
составе потерявшей товарный вид жены и троих малолетних детишек.
Люблю семейных, они сговорчивые. Единственное, о чём Тилль не
поведал — где сей замечательный работящий семьянин проживает. Он
постоянно увиливал от ответа на этот вопрос, а потом, когда,
казалось, уже созрел, упал с табурета и обоссался. Выпытать что-то
у человека в таком состоянии я не стал, подобное негуманно, по
отношению к себе в первую очередь. Утром я проснулся с петухами и,
радуясь природной устойчивостью к похмелью, жизнеутверждающе
поприветствовал своих менее стойких собутыльников: