— Но почему именно туда? И почему ты, государь, выбрал нас на
эту службу? — спросил он, чувствуя, что голос его сел и хрипит.
— Тому есть много причин: именно в Тайной Канцелярии вы все
будете под неусыпным наблюдением Андрея Ивановича, у Ушакова просто
катастрофически не хватает людей, и он банально не всегда успевает
ваши же шалости открывать, и, что немаловажно, вы все бунтовщики, а
значит умеете думать, как они, и сумеете первыми распознать в толпе
тех, кто так близок к вам по духу.
— Фе-е-е, ну какое же оно жутко горькое, лекарство энто, — Софья
Дмитриевна Матюшина отставила в сторону кубок, в котором приехавший
столичный лекарь и разводил то самое лекарство, которое полагалось
пить, дабы не подхватить лихорадку, коя на глазах сосланных на
побережье Каспийского моря Матюшиных уносила жизни не только
пришедших с ними людей, но и местных жителей, хотя казалось бы, уж
они-то за столько лет уже должны были научиться бороться с этим
недугом, но нет, жилив вечном страхе заболеть. Поговаривали злые
языки, что Гилян Петру Великому так и досталась, потому что персы
сами ее отдали, именно из-за этой злой лихорадки, что уносила жизни
сотнями, а вовсе не потому что он завоевал ее.
— Лекарство не должно быть сладким, чай не меда, — сам Матюшин
выпил свою порцию не морщась, но по мнению Софьи Дмитриевны, в том
было больше заслуги грога, который ее супруг частенько употреблял,
когда думал, что она не видит. Хоть Матюшин и считал свое
назначение сюда, да вместе с Соловьевыми, наказанием за неведомые
ему заслуги, но не мог не оценить того, что государь заботился о
своем троюродном дядюшке и постоянно присылал дополнительные войска
и всячески интересовался про то, как ему здесь живется-можется, а
сейчас вон, лекаря прислал, да не с пустыми руками. — Ты бы, душа
моя, шла отдыхать, а то истомилась вконец...
— Я устала уже отдыхать! — Софья Дмитриевна грозно посмотрела на
мужа, скрестив руки на пышной груди, соблазнительно белевшей в
глубоком вырезе корсажа. Их ссылка претила ее деятельной натуре, но
Матюшин ничего не мог поделать, чтобы как-то помочь ей в этом,
ежели только обратно в Москву отослать. Но тогда ему самому стало
бы тоскливо, слишком уж долго добивался он своей жены, чтобы вот
так надолго расстаться. — Тебя постоянно нет дома. Ты с моим
папенькой какие-то дела все время крутишь, а мне что прикажешь
делать? Когда мы в Москве жили, я могла подруг позвать, сама куда
сходить, посплетничать, ассамблею организовать... А сейчас я пью
эту жуткую дрянь, от которой моя кода стала желтеть, и все, о чем
прошу — это побыть со мной, али придумать, чем мне заняться!