— А ты, как я погляжу, и не
возражал.
— А чего мне от имени моего
открещиваться?
— И то верно. Но вишь какое дело — в
иркутской тюрьме свои законы, тут свои. Ну и что будем делать?
— Твоя правда. Неправ я, что сунулся
в чужой монастырь со своим уставом. Но и ты понимание имей. Откуда
мне знать, какие дела вертятся среди деловых? До этого я к вашей
братии касательства не имел.
Ну а что остается? Переговоры
сдвинулись с мертвой точки, пошли взаимные уступки. Иначе никак не
договориться. Либо так, либо юшку пускать.
— По батюшке-то тебя как? — спросил
Крапива.
— Гордеевич.
— Ну и как тебе батькино имечко?
Глянется?
— Чай отец родной, — пожал плечами
Иван.
— Ну так и будешь Гордеем, — подвел
черту Крапива, перекрестив Ивана, как бы его и не спросив.
Обострять Иван не стал. Так — значит,
так. Выдавить из сложившейся ситуации больше просто нереально. Тут
ведь дело-то какое? Каторга воровской закон еще не приняла, и
непонятно, примет ли. Хотя, может, так обстоит именно в этом
бараке, а в остальных девяти уже давно заправляют Воры. Не в курсе
он. Воспротивится Крапива новому веянию, и порешат тогда Ивана
Гордеевича как миленького.
— Как батю, значит. Ну что ж, Гордеем
— значит, Гордеем, — принимая авторитет Крапивы, согласился
Иван.
Как ни крути, а ему еще четыре года
каторги. И он собирался отсюда выбраться. Опять же, должок у него
имеется, что жег душу и требовал расплаты. Нет, за Голубева мстить
он не собирался. В конце концов, по-настоящему дружны они никогда
не были, хотя и повязаны накрепко. Пастухов должен будет ответить
за то, что Иван сменил привычную и довольно комфортную жизнь на
каторжное бытие.
— Ну что, Гордей. Проходи к нашему
столу, гостем будешь. А вы чего уши развесили? — обвел Крапива
взглядом попритихший народ, в большинстве своем расположившийся на
нарах. — Отдохнули бы, что ли. Поди, завтра кайлом-то
намашетесь.
Эти слова словно послужили сигналом,
и каторжане тут же зашебуршились, послышались приглушенные
разговоры, возня, едва различимая перебранка или смешки. Ну а что
такого? Две сотни человек не могут усидеть молча по определению.
Даже когда барак погружен в сон, абсолютной тишины нет. Тут скорее
следует удивляться гробовой тишине, повисшей во время разговора
Крапивы с пришлым. Вот уж когда можно было услышать, как пролетает
муха.