Гуннар нахмурился. Бегать он не привык, хотя приходилось как-то,
что уж греха таить.
— Дело не в храбости, — поняла Ингрид. — Если живая тварь из
того мира столкнется с защитой, плетение начнет рваться. Могу не
удержать, тогда конец обоим. А так хоть ты выберешься, если
успеешь.
Вот почему все деньги ему. Нельзя сказать, что перспектива
удирать изо всех ног, бросив спутницу на верную смерть, Гуннара
порадовала. Но с плетениями он точно не поможет.
— Выберусь куда?
— Обратно в наш мир. В Петелию.
Она серьезно. И Эрик тогда говорил «между мирами» совершенно
всерьез. На что еще способны одаренные? И почему сам Гуннар впервые
об этом слышит?
— …только оттуда уже придется самому добираться. Ну да
справишься. — Она протянула ладонь. — Держись за меня и пошли.
— А держаться обязательно? — Слишком уж это смахивало на то, как
ведут по улице малыша. И вообще…
— Нет. Но там иногда бывает… — она покрутила рукой, словно ей
отчаянно не хватало слов — Иногда кажется, что ты слишком легкий,
иногда — будто небо и земля поменялись местами… всякое бывает.
Некоторые с непривычки теряются.
— Сам.
И вообще, если она возьмет его за руку, то поймет, что Гуннар ей
поверил — и потому отчаянно трусит шагнуть в непроглядную черноту
навстречу невесть чему.
Ингрид кивнула.
— Давай. Я следом.
Очень хотелось зажмуриться, но он удержался. Желудок на миг
скакнул к горлу, и закружилась голова — поди пойми, то ли от
страха, то ли это то самое «всякое», о котором предупреждала
Ингрид. Тьма стала прозрачной, как бывает, когда выходишь из
тумана, а за ней…
Да ничего этакого и не было за ней — бескрайнее зеленое поле с
высоченной травой, а в ней еще поди разгляди ленту. Небо как небо,
солнце как солнце. Только все равно что-то не так. Или он
придумал?
— Вперед, — сказала из-за спины Ингрид. — И быстро. Мало ли…
Гуннар пошел вперед — и быстро. Завертел головой, соображая, что
же здесь не просто не давало ему покоя, но заставляло кишки
скручиваться от неясного страха. Не пейзаж — впору художника звать
писать картину. Звуки? Летний луг всегда полон звуков — шелест
ветра, стрекот кузнечиков, шорох стрекоз, жужжание жуков и других
крылатых насекомых. Здесь все это, кроме ветра, было
неправильным.
Может, менестрель сказал бы точно, на какие полтона и в какую
сторону изменились звуки, стали непривычными, а потому — жуткими. И
запахи. Трава пахла неправильно. Не сырой росяной свежестью, не
нагревшейся на солнце лебедой или медовым луговым разнотравьем. Она
сочилась тонким, едва уловимым запахом… крови, от которого сами
собой шевелились волосы на затылке, а рука против воли тянулась к
мечу.