И когда в двадцать девятом началась
коллективизация, отец возмущаться не стал, а пошёл в контору
свежеоткрытого Киреевского рудника, да и оформился на работу
проходчиком. Взяли его со всем своим удовольствием, потому как
герой Гражданской, в партии с октября девятнадцатого. А это, ежели
кто подзабыл, как раз то время, когда Деникин на саму Москву пёр со
страшной силой, а Юденич Петроград в бинокль разглядывал. Тогда за
большевистскую книжечку-партбилет с твоей фамилией свободно можно
было смерть принять. И добро ещё, если лёгкую: а то ведь,
рассказывают, многих коммунаров белые не по одному часу казнили. И
шашками в капусту пластали, мясо ломтями с костей состругивая, и
шкуру сдирали, солью да горячей золой тело присыпая, и живьём
закапывали… Озверение в те годы у людей друг на дружку было
великое, так что простой расстрел, что в Чека, что в белой
контрразведке — порой за леготу себе считали. Такие вот дела…
Но главное, почему взяли батюшку на
рудник — что местный он был, не из навербованных. Избу свою имел, а
значит и на жильё в бараке для себя с семейством не претендовал.
Тогда на левом берегу Оленя — речка у нас на руднике так
прозывается — целый посёлок из бараков построили. Но всё одно места
в них не хватало. Так и записали тятьку в пролетарии. В тридцать
третьем он уже в бригадирах ходил.
А я тогда в школу бегал да по
хозяйству пособлял в меру сил. Ещё через год село наше с рудником
начальство порешило объединить, и стали мы называться посёлком. Не
город, конечно, но статус уже посолиднее. А раз посёлок, то и
полагается ему по тогдашним сталинским временам никак не менее, как
школа-семилетка. Учителя подобрались толковые, да и сам я к знаниям
тянулся. Понимал, что в жизни всякое случается, когда-никогда и то,
что в голову вошло, пригодиться может. Так что для тридцатых
образование у меня было неплохое, хотя и среднее.
И, кстати говоря, действительно:
пригодились знания, хоть и не сразу. Меня ж как в армию взяли, так
после военного обучения послали сперва на пополнение 23-й
кавдивизии товарища Селиванова, которая в Иране тогда стояла,
вместе с англичанами[2]. Считаю — свезло,
что с начала службы в самую мясорубку не попал. Приобвыкся,
подучился, под пулями басмаческими раз с несколько земельку понюхал
— вот и вышла лишняя дурь. А как ганс летом сорок второго удар на
Юге нанёс — нас на защиту Кавказа перебросили. С тех пор и
закрутилось: то бои, то переходы, то краткий передых в прифронтовых
тылах: это когда уж совсем народ повыбьет до небоеспособного
состояния, тогда и отводят. Называется «в резерв»: бойцов новых
подгонят, лошадок, каких в тылу наскрести сумели, боеприпасов
подбросят — а там вскоре и опять на позицию марш! Эх, до-ороги…