Подросток, в чьём мозгу — теперь я
это знал, хоть и не понимал, как такое возможно — соседствовали два
разума, исполнил поручение старших товарищей не прекословя. Я же,
не имея возможности хоть как-то действовать, был вынужден
продолжать знакомиться с окружающим, не слишком комфортным миром,
посредством зрения и слуха паренька. При этом мой ум постепенно
впитывал обрывки его знаний. Жбан обнаружился сразу: здоровенная,
почти в полметра высотой деревянная посудина с ручкой и фигуркой
петуха, приделанной поверх крышки. Вряд ли бы хлопчик удержал
ёмкость в одной руке, будь она полна до краёв, но этого и не
требовалось: туго скрученный из берёсты черпачок примерно
полулитрового объёма обнаружился тут же, висящим на вколоченной в
стык меж рёбрами длинной щепке. Пришлось, конечно, сделать два
подхода, а куда деваться? За это время попросыпались и прочие
жертвы «зелёного змия», однако им тёзка освежающего питья подносить
не стал. С чего бы? Одно дело — хозяин дома, бобыль Андрей и его,
стёпкин, дядька Глеб, брат покойной матушки, пригревший сироту
после того, как в минувшую зиму сгорел в горячке батюшка, орловский
пушкарь Тимофей Степанов сын, с которым Стёпка о прошлом годе
пришёл в стольный град в составе войска государя. И не просто
пригревший, но и взявший в свою ватагу, обучая хоть и не
почтенному, однако довольно прибыльному скоморошьему ремеслу. Днями
ватажники на улицах да в богатых усадьбах веселили христианский люд
плясками, песнями да всяческими глумами, а тёмными долгими вечерами
не гнушались и с кистеньком погулять, собирая «дань» с припоздавших
зажиточных прохожих. Сам пушкарёв сын по малолетству и
слабосильности в татьбе[2] не участвовал,
однако и гранёной гирькой на узком ремешке, которую прятал в рукав,
и коротким ножиком уже обзавёлся, успешно осваивая под глебовым
руководством эти «орудия труда».
Впрочем, осваивал Стёпка и ещё один
инструмент: лёгкий скомороший бубен из туго натянутого на
берестяной обруч с вделанными в него по кругу гремучками
отскобленного и высушенного куска бараньей кожи. Вот и теперь,
собираясь покинуть вместе с ватагой бобылёво жилище, он натянул
армячок, обнаруженный рядом с дерюжным «ложем», опоясался верёвкой
взамен отсутствующего кушака и запихал бубен за пазуху.
Уже давно по воспоминаниям тёзки я
понял, что он, а теперь получается, и я вместе с ним, живёт в
далёком-далёком прошлом, и хорошо ещё, что в нашей стране, а не
где-нибудь в Турции или Португалии. Нельзя сказать, что я был вовсе
не знаком с иностранной историей, но про события в России знал,
разумеется, больше, хотя временами путался с их датировкой. Стёпке
идёт пятнадцатый год, хотя на вид пареньку трудно дать больше
двенадцати — и при этом он современник уже четырёх царей, поскольку
родился при правлении Фёдора Иоанновича и успел пережить и Бориса
Годунова, и его свергнутого сына. Но лично в лицо пушкарёв сын
видел только Лжедмитрия, о котором вспоминает с неподдельным
восторгом и всерьёз считает чудом спасшимся младшим отпрыском Ивана
Грозного. Этот исторический персонаж уже почти год, как правит
Россией, а недели полторы назад обвенчался с Мариной Мнишек, причём
— неслыханное дело — та была миропомазана и коронована по
православному обряду под именем «царицы Марии Юрьевны». В школьных
учебниках двадцатого века о Лжедмитрии писали исключительно плохое,
как о предателе и польской марионетке — так почему Степан так его
обожает? Что это — монархизм головного мозга на всю голову, молодая
дурость? Так вроде бы ни то и ни другое, я бы понял. Ведь парнишка
не слепой и не дурак, не могут ему нравиться творимые в Москве
поляками безобразия!