Но вот на «одоспешенных» мой приказ
подействовал, как детонатор на взрывчатку.
– Православные, то воры!
– Бей их, пока не палят!
Страшное дело — сила примера. Уверен:
если бы хоть один из мужичков в тегиляях швырнул свою саблю под
ноги — за ним оружие побросали бы все. И удалось бы решить дело
миром, не проливая русской крови.
Но тут случилось иначе: сперва
полдюжины хорошо вооруженных бойцов кинулись на нас, рассекая
воздух клинками, а мгновение спустя за ними с воплями рванула почти
вся толпа.
– Бей воров! Круши!
– Пали! — По команде сотника пять
пищальных стволов расцвели пламенеющими тюльпанами, швырнув в
нападающих куски горячего свинца. Сложно промахнуться по куче
врагов с пятнадцати метров даже из таких карамультуков.
Несколько передних упали, мешая
другим бандитам, кто-то в испуге отшатнулся и, воспользовавшись
этой заминкой, уже без команды, вразнобой пальнули две остававшиеся
заряженными пищали.
– Топоры вздень! Левой ступи! Держать
строй! — Нет, правильно я Евстафия назначил сотником. Не теряется
мужик, командует толково. Вот где бы только сотню для него
набрать?
А бандиты-то молодцы, не трусят.
Набежали толпой, хоть и выбило у них не менее десятка. Даже жаль
таких рубать: сразу видна русская удаль… И такая же наша
дурость.
Стрельцы топорами и саблями
отмахиваются — словно косами поутру луговину косят. Звенит железо о
железо, стучит, перерубая кости, чавкают отточенные лезвия в парном
мясе, алая кровь брызжет на красные кафтаны.
– Постоим за Государя Димитрия!
Кто-то из передних стрельцов упал,
пропустив в грудь острие клинка. Тут же на его место заступил сам
Евстафий Зернин. Молодец, истинно молодец! Тяжёлая сабля мелькает,
то сшибаясь с вражеским оружьем, то просекая сукно кафтанов и
стёганые тегиляи.
Рукопашный бой короток: долго тяжёлой
железякой не помашешь. Тут уж кураж на кураж, упорство — на
упорство, сила на силу. Вот справа подался стрелецкий строй: ещё
кто-то упал, охвативши окровавленную голову. Ну, даёшь резервы!
– За Русь! — Верховой — это вам не
пеший-пехотинец, это посильнее всяких
«Фаустов»[6]. Ну, вспомним службу в
красной кавалерии!
Склонившись вправо, добавляю вес тела
в сабельный удар. Всё, как учили, с потягом назад. Клинок, попав
под высокий ворот тегиляя, врубается в чужую шею.
Карие глаза давешнего агитатора
по-детски изумлённо наполняются слезами, будто свежепреставленный в
последний миг хочет спросить: «меня-то за что?!». Не спросит уже.
Эх, Смута, мать её!