Конь хорош, хотя и пуглив: видно, что
ращён не для боя, а для парадов. А вот стрелецкая сабля — дрянь:
руку-то перекрестие защищает сносно и в ладони неплоха, ухватиста.
Но вот весит… Рубишь — словно арматуриной машешь. Да и железо —
тоже дрянь: почти при каждом ударе по подставленному оружию
противника на клинке остаются отметины. Стараюсь по мере
возможности не убивать: лишний грех ни к чему, а раненый в такой
рукопашной — уже не боец. Сабля и стрелецкий топор не так
«гуманны», как автоматная пуля, к примеру. Та, если не пробьёт
жизненно важный орган, даёт возможность, перевязавшись, продолжать
стрелять. А здесь каждый удар — это раздробленные кости,
рассечённые мышцы, бешеная потеря крови… Нет, с такими ранами особо
не повоюешь.
Хорошо, что мои стрельцы, в отличие
от большинства нападающих, профессиональные воины, хоть и из
столичного гарнизона. Рубиться умеют всяко лучше этого сброда,
причём настолько, что разница в численности, похоже, скоро
исчезнет.
Неожиданно позади нападавших упал,
дымясь, какой-то темный предмет величиной с голову. Три-четыре
секунды — и грохнул взрыв!
Ничего нет в бою хуже растерянности.
Страх — это постоянный спутник бойца, но его можно одолеть, загнать
вглубь. Нехватка боеприпасов, оружия — худо. Но их можно отбить у
врага, а там и из тылов что-нибудь подкинут. А вот если человек
растерялся, дрогнул, опешил, на миг издав фальшивую ноту в музыке
боя — тут и конец всему, пишите письма мелким почерком!
Так и тут: хоть взрыв и не нанес
заметного ущерба нападающим, — по крайней мере, я не увидал убитых
им врагов, — но бандиты растерялись, решив, видно, что зажаты в
клещи с фронта и тыла.
Кто-то завопил:
– Измена!
Кто-то:
– Спасайся, братия! — и кинулся
перелезать через тын.
Кто-то, просто отбросил топор в
надежде на пощаду и рухнул на колени, размашисто крестясь.
Дурной пример — заразителен, так что
спустя полминуты толпа погромщиков разбежалась кто куда. Троих
воинов в тегиляях, сохранивших присутствие духа и желание драться,
стрельцам пришлось порубить, а полдюжины пленных покорно дали
связать себя собственными кушаками.
Теперь, когда никто не мельтешил
оружием перед глазами, отвлекая от обозрения окружающего пейзажа,
мы увидели, что двое защитников часовни стоят уже совсем
неподалёку, всё также своим видом выражая готовность продолжить
драку. Но теперь к ним присоединился третий: полный молодой мужчина
с усами-пиками под подозрительно семитским носом. Верхнюю половину
лица носача маскировала тень от широкополой шляпы с закреплённым
серебряной пряжкой пучком ярких перьев, смахивающих на хвост
попугая ара. Длинный кинжал его оставался в ножнах у пояса, но в
правой он привычно держал пистолет с солидным бронзовым шаром на
конце рукояти. Хорошая, однако, штука: и баланс оружию даёт
нормальный, и по башке таким заедешь — никому мало не покажется. А
это в эпоху однозарядного оружия — весомый аргумент.