Люди здесь словно бы куда-то спешили.
Хорошо одетые, опрятные, кто-то проезжал в открытых повозках мимо
них, не удостаивая даже мимолетным взглядом, кто-то шел по каменным
тротуарам. Дамы держали под руку своих кавалеров, некоторых
сопровождали гувернантки, чтобы мужчины не позволяли себе лишнего.
Знатные джентльмены носили шляпы-цилиндры и опирались на трости,
барышни блистали роскошными платьями, броскими украшениями,
шелковыми перчатками, сверкающими заколками в волосах. Чепцы,
бывшие в моде около пяти лет назад и которые в Геттенберге еще
продолжали носить, здесь исчезли вовсе, уступив место высоким
прическам с воздушными локонами. Лиссарина разглядывала их с
большим интересом, ведь ей предстояло делать что-то подобное каждое
утро для Ровенны.
Здесь не было мелких лавок и
торговцев, отметила про себя Лиссарина, никто не кричал, призывая
купить фрукты, овощи или рыбу. Наоборот, тут царила потрясающая
чистота и порядок, даже мальчишек, продающих газеты, и то не было
видно. Когда Рин спросила об этом у Кассимины, та коротко
объяснила, что они заехали с Главных ворот, куда пропускают только
особ, чьи фамилии есть в книге «Знатные дома Лидэи». Им не пришлось
предъявлять документы, подтверждающие личность, так как на карете
изображен герб их семьи, а у кучера – особое разрешение от
Эрцгерцога. Бедняки, странники и нищие могут войти через Дальние
ворота, там же располагается район бедняков. А купцы обычно
проезжают через Боковые ворота, потому что так им ближе всего
добраться до Рыночной площади и дорога шире и лучше, проходит
больше повозок.
Неожиданно кучер свернул вправо.
Поначалу богатые дома еще радовали глаз своей архитектурой, но
неожиданно они выехали на площадь, на которой не было ничего
красивого. Карета вдруг остановилась, и Лиссарина, с трудом подавив
рвотный позыв, прошептала:
— Смотрите.
Ровенна с энтузиазмом перелезла через
ее колени и высунулась в окно, но тут же вскрикнула. Прямо в центре
площади, под стенами очень неприглядной и пугающей черной крепости,
от которой так и разило смертью, установили эшафот, а на нем
виселицу. В петле болталось тело молодого юноши, не больше двадцати
лет от роду, с открытыми глазами, в которых навечно застыл страх,
впалыми щеками и фиолетовым лицом. Его рубашка была в крови, и
ветер слегка трепал широкие рукава, словно белье на веревке.
Некоторые люди еще смотрели на него, но большинство уже расходилось
по домам, ведь представление закончилось. И только одна женщина,
стоя на коленях перед эшафотом, рыдала во весь голос и то и дело
дергала себя за волосы. Какой-то человек невысокого роста в черном
пальто и шляпе-цилиндре опустился рядом с ней на колени и
обнял.