— Мой архан, — сказала она, поставив на стол у окна поднос с
холодным мясом и еще теплым хлебом. — Вы сегодня совсем не
ели...
Младшая, любимая дочурка управляющего, ласковая и нежная, как
говорили в поместье, излишне разбалованная для рожанки.
— Боишься, что похудею?
— Боюсь, что захвораете, мой архан, — мягко поправила девушка и
улыбнулась так тепло, так спокойно, что обида на опекуна как-то
сама собой отхлынула.
Осталась только она. Ее поблескивающие глаза, пушистые волосы,
тонкие руки с едва светящимися желтым татуировками на запястьях.
Рожанка, одернул себя Арман.
— Ступай, — отрезал он, выкидывая из головы ненужные мысли.
Девушка поклонилась, исчезла за дверью, но ее едва ощутимый
аромат, сладкий, нежный, остался.
Арман облизал внезапно пересохшие губы. В последнее время его
преследовали запахи и звуки, которых он раньше не замечал. Он мог,
не оборачиваясь к двери, узнать, кто вошел в комнату, даже если
видел человека всего лишь раз. По звуку шагов, по запаху, по особой
манере дышать, Арман и сам не знал. Эдлай говорил, что так должно
быть, смотрел на воспитанника как-то странно, наказал каждое утро
заваривать Арману какое-то зелье со сладковатым, дурманящим
привкусом и попросил писать обо всем, что будет тревожить.
Обо всем. Как же. А теперь порка, да?
Арман подошел к столу, вслушиваясь во вздохи дома, в скрип
старых, тщательно выскобленных половиц под ногами, в шепот ветра за
окном. Так ли уж хорошо оказаться не таким как все? Быть лишенным
друзей, шалостей? Слушать, как смеются за окном, играя в салочки,
дети рожан, издалека наблюдать за деревенскими праздниками?
Он и сам бы прыгал через костры, танцевал до одури в ворохе
летящих в небо искр, гонял по полю горящие колеса, но стоило ему
появиться перед деревенскими, как веселье затихало, рожане
плюхались на колени, излучали дикий животный страх, от которого
выворачивало.
Нет, его уважали. О нем заботились, любые его приказы исполняли
беспрекословно. Но разве это главное?
Не в силах больше выносить полумрака, Арман зажег свечу, и
изменчивый свет наполнил жизнью спальню — обитые золотистой тканью
стены, кровать под тяжелым, цвета гречишного меда, балдахином,
украшенный инкрустацией березовый стол у окна, на котором, рядом с
алеющими в вазе ветками рябины, стоял принесенный девчонкой поднос.
И сразу как-то наполнился слюной рот, и забурчало недовольно в
животе, напоминая, что ел Арман в последний раз утром. И о служанке
вспомнилось иначе, с благодарностью. Как ее звали-то? Аринка,
вспыхнуло вдруг в памяти нечаянно услышанное имя.