Кузнец хотел было пнуть мальчишку, но остановился, стоило только
Арману отчеканить:
— Стой!
Вновь полился липкий душащий страх, и, не выдержав, Арман резким
усилием воли укрепил щиты, отказываясь слушать чужие эмоции. Сразу
же стало легче дышать, синий лед залил клубившийся внутри гнев, и
Арман вмиг успокоился. И расплескавшийся по двору вечерний свет
показался теплым, даже приятным. Близким. Будто боги вдруг
улыбнулись, ниспослав подарок. Только кто же этот подарок-то?
Полуживой от страха мальчик-рожанин?
— Я не вор, — очнулся звереныш, с трудом разлепив разбитые в
кровь губы. — Поверьте...
— Верю! — сам не зная почему, сказал Арман, не спуская с кузнеца
холодного взгляда.
— Вы меня помните? Мой архан...
Арман дернулся, удивленно посмотрев на звереныша. Бредит от
страха? Не с поместья же, пришлый, откуда его помнить?
— Вы сами позвали...
— Позвал? — искренне удивился Арман, и раньше, чем в светлых
глазах рожанина всколыхнулся ужас, вспомнил... Тот самый, что был у
озера. Тот самый, что делился только что пойманной рыбой. Тот
самый... кто знал его тайну.
И что же с тобой делать-то теперь, горе луковое?
— Ты зачем пришел? — мягко спросил Арман, опускаясь перед
мальчишкой-рожанином на корточки. — Не боишься...
...что я тебя убью, чтобы сохранить свою тайну?
Думал, а сам смотрел в ставшие вдруг смелыми глаза мальчишки и
сам себе не верил. Почему ему так спокойно? Так, как давно ведь не
было...
— Не боюсь, — улыбнулся разбитыми в кровь губами пришлый.
Боги, опустить бы щиты, узнать бы, что чувствует этот рожанин,
но почему-то страшно. Почему-то не хочется ошибиться,
разочароваться. Почему-то хочется поверить, безрассудно,
безоговорочно, этому странному, уверенному взгляду, этим непонятным
словам...
— Мне бояться нечего... — продолжал мальчишка, глядя Арману
прямо в глаза. Рожанин-то! — ничего не осталось... и никого...
кроме...
Звереныш не договорил, посмотрел вдруг умоляюще на Армана,
схватил его за руку и выдавил:
— Пощади...
— Отчего же не пощадить, пощажу, — сглотнул Арман и скинул плащ,
набросив его на плечи дрожащего рожанина.
Знал ведь, что глупо. И слабость показывать перед кузнецом
глупо, и мальчику фаворизировать — глупо. Знал, что после такого
слуги пришлому жить не дадут. Да и надо по-хорошему, пока не
поздно, приказать магам стереть рожанину лишние воспоминания, а
самого мальчишку отослать подальше и забыть. Надо. По-хорошему. Но
как, если что-то внутри поет и ликует, будто встретило старого
друга? И успокаиваться ведь и не думает... Что это? Одиночество?
Желание приобрести хоть какого-то друга? Сумасшествие?