Нар закрыл глаза и подумал, что нет, нельзя. И сам не заметил,
как заснул, а проснулся, когда кто-то тряс его за плечо и шипел на
ухо:
— Вставай! Темнеет уже, надо возвращаться!
— Мой архан, — Нар поймал Армана за руку, заглянул в холодные
глаза и выдавил: — Спасибо. Не надо было.
— Я сам решу, что мне надо. А ты... — повернулся Арман к
старику. — Если будет трудно, можешь отослать мальчишку в любую из
моих деревень. Теперь... я его архан.
Нар почувствовал жгучий укол зависти к этому незнакомому
мальчишке. Он теперь принадлежит Арману, в то время как Нару
придется и дальше скрывать свои татуировки. Но лучше так, чем за
грань или в изгнание. Только, боги, какой ценой?
— Хватит ныть! Долго будешь копаться? — вновь спросил Арман, и в
голосе его раздражение перемежалось с усталостью.
— Ты измучен, мой архан, — сказал Нар, когда Арман чуть
покачнулся, потирая виски.
— Во мне ни капли магии — все жрецы в храме выжрали, и сил почти
не осталось, но чтобы тебе накостылять — хватит. Так что собирайся
и поехали.
Нар вновь вскочил на свеженького и отдохнувшего гнедого и пустил
его вслед за уставшим вороным Армана. Лес вокруг все более кутался
в сумерки, дорога темнела среди устремившихся ввысь берез, стук
копыт глухо отдавался в лесной тишине. Нар вдруг поймал себя на
мысли, что в лесу ему почему-то гораздо спокойнее, чем в доме. Что
тишина, повисшая вокруг, обманчива и полна шорохов: то ветерок
промчится по верхушкам деревьев, то застрочит успевшая задремать
сорока, то ухнет сова. И пахнёт вдруг влагой, горечью мха,
сладостью отцветавшей ивы. И выхватит взгляд из весенней серости
утопающую в сумерках синь подснежников, сиреневые колокольчики
сон-травы, желтоватый ажур березовых сережек. И на душе вдруг
станет тихо и спокойно, а все хлопоты уйдут куда-то далеко, туда,
где нет покачивающейся впереди спины Армана, тепла шеи гнедого под
ладонью и странного чувства, что тебя нет.
И ты везде. И в прохладе лужи, и в хрустальном переливе ручейка,
и в покачивании ветвей ивы. И в росе, что рассыпалась по траве
блестящими капельками, и в мягком мхе, на котором так хочется
растянуться и смотреть, смотреть в бездонное, теперь залитое
румянцем небо, ждать, пока зажгутся одна за другой звезды и
выплывет на синий шитый серебром бархат тоненький месяц.