— Так ты понимаешь? Где учил
язык?
— Нет, не понимаю. …Но звучат
красиво, — произнес Феликс вслух, а про себя подумал: «Здесь и
учил. …Я родился в Бэйцзине».
Его спросили еще о чем-то, но он
отрицательно покачал головой, размышляя напряженно. Культурная
революция… Малозатратное производство… Есть над чем поразмыслить. И
молодой танатос погрузился в себя, больше не отвечая на
вопросы.
До места они добрались уже поздним
вечером. Вымотанные и голодные. А Феликс, обнаруживший, что ко
всему прочему не может спать нормально — злой как десяток керберов.
Сон не приходил к нему, дэймос как будто плавал под поверхностью
мутного пруда, и далеко внизу, в тине, лениво ворочались зеленые
сомы его усталых мыслей.
Лучники разбирали свои вещи, помогали
соседям и проталкивались к выходу.
Колючий шар боли свободно катался в
голове Феликса, накалывая на острые шипы глаза, лоб изнутри,
распирал виски. И он видел лишь размытые полосы огней за стеклом,
черные провалы узких переулков…
Их высадили на ничем не
примечательной улице, и чтобы пробраться ко входу в гостиницу
пришлось поплутать по дворам.
В холодном воздухе притаились крепкие
запахи. Дурманящий жасмин сменился горьким маслом, сырость рыбы
сплелась со свежей тиной, сочная гниль отползла в сторону,
заглушенная острыми жареными креветками.
Грохотала музыка, смеялись люди, и
где-то вдали влажно шептала река, шлепая ленивыми волнами о причал.
Мелькнули деревянные ворота, белая стена — на ней рисунок черным,
дерево в кадке, красные ленты и фонарики на фасаде. Алый цвет
впился в мозг яростным огнем, и Феликс опустил опаленные веки,
проходя последние метры практически на ощупь.
В полутемном холле тренер команды
(как оказалось, переводчик по совместительству) негромко
побеседовал с владелицей и, отдав последние распоряжения, стал
подниматься наверх по лестнице, волоча за собой огромный чемодан,
который цеплялся на поворотах каждой ступеньки. Танатос поплелся за
ним, чувствуя, как шаги отдаются в голове ударами тяжелого
молота.
В маленькой комнате стояли две узкие
кровати. На светлой стене изгибался серый дракон и, несмотря на то,
что у него были нарисованы оба зрачка[1],
улетать он не собирался.
## В традиции Бэйцзина считается,
если дорисовать дракону зрачок на рисунке или гравюре — картина
настоящего мастера станет настолько совершенна, что дракон обретет
взгляд, оживет и тут же улетит… Поэтому художник оставляет
крошечный штрих, не дающий его работе полного окончания.