Проводив девушку, Петр затребовал к себе Остермана. То особого
подозрения не вызовет. Всем ведомо, что император души не чает в
своем наставнике, хотя и не часто его слушает. Однако на этот раз,
без посторонних ушей, все было по-иному.
— Андрей Иванович, как думаешь, долго ли мне осталось?
— О чем ты, Петр Алексеевич? Медикус утверждает, что
болезнь отступила окончательно. Еще несколько дней, и ты будешь
абсолютно здоров.
— Не о том я. Хворь, волею Господа, покидает мое тело, но,
боюсь, теперь приходит пора воздаяния за мою глупость младую.
Увлекся я охотой и праздностью, не слушал тебя, а тем временем
Долгоруковы все под себя подмяли. Любезничаю с Алексеем
Григорьевичем, а ведь чуть не за главного врага его почитаю.
— Но он сказывает по-иному. Мол, и в чести, и обручение с
Екатериной ты подтвердил. Говорит, что свадьба через год.
— А что мне остается? Как вспомню, сколь много его
стараниями глупостей наделал, так боязно становится. Ведь сам же
ему влияние немалое в руки дал.
— В том ничего страшного нет, государь. Ты и сам говоришь,
то только по младости лет. А кто молодым не ошибался? Но Господь в
мудрости своей тебя не оставит, в то верю всем сердцем.
— Андрей Иванович, как только встану на ноги, я отправлюсь
по святым местам, возблагодарить Господа нашего за чудесное
исцеление. Знаю, болен ты, ногами маешься нещадно, но прошу тебя
превозмочь болезнь. Всю полноту власти касаемо внутреннего
управления и внешних дел, за небольшими исключениями, я оставлю на
тайный совет, а кто там во главе, тебе объяснять не надо. Остаетесь
только ты и Головкин против своры. Но есть еще и Голицын Дмитрий
Михайлович. Он, в отличие от своего брата, еще не полностью к
Долгоруковым перекинулся, тому подтверждением и его переписка с
покойным Александром Даниловичем. И то, что Долгоруковы мне о том
поведали, ему доподлинно известно. Иван Долгоруков, мнится мне, в
тайном совете человек лишний и вредный, потому как, хотя и верен
мне, делами не хочет заниматься никоим образом. Да и насколько его
хватит против родни непонятно. Его я оставлю при себе, а вот на его
место прочу Ягужинского. Птенец гнезда деда моего, ловок и умен, а
главное, будет тебе в совете поддержкой и опорой.
— Я понял, Петр Алексеевич.
— Вот и ладно. Сколько меня не будет, то мне пока не
ведомо, но, думаю, долго. Не поддавайся, Андрей Иванович. Гони от
себя хворь и хандру. Коли отступишься, один я останусь. Ни
Головкина, ни Голицыных мне к себе не перетянуть, малоопытен я в
делах этих.