— Так, может, и я тебе уж без надобности?
— И не думай. Одного оставить меня хочешь? Когда Трубецкой
ранил тебя, думал, сердце оборвется. Нет у меня никого ближе тебя,
Иван.
— А чего же тогда не сразу пришел? — опять
подпустил в голос обиду Долгоруков.
— Так с Трубецким разбирался. Иван...
— Да успокойся, Петр Алексеевич. С тобой я. С тобой. До
гробовой доски подле тебя буду.
От этих слов у Петра на мгновение дыхание перехватило, и он с
присущей юношам горячностью обнял друга. Правда, получилось слишком
уж порывисто, и Долгоруков вновь исторгнул короткий стон.
— Ты бы, Петр Алексеевич, того... поаккуратнее, что ли...
Больно ведь.
— Ничего. Вот заживет твоя рана, я окрепну, и поедем вместе
по святым местам. А по пути еще и поохотимся.
— А как же жизнь положить служению России? Ить твои
слова.
— А мы и послужим. Потом. Я же зарок дал, после того как
Господь сподобил с того света вернуться. Но отчего бы, едучи в
такие дали, да не развеяться дорогой. А дела государственные...
Есть господа верховный тайный совет, пусть сами разбираются покуда.
Я и тебя освободил.
— Как это?
— Да так. Остерман тут до меня прорвался, так я ему велел
указ подготовить, чтобы освободить тебя от должности. Теперь все
время рядом со мной будешь.
— А кого же вместо меня?
— Да Ягужинского, — беззаботно бросил Петр.
— Это Остерман предложил?
— Нет. Сам я, — растерянно ответил
Петр. — Да какая нам разница, Иван. Главное, что вместе
будем.
— Да я как бы...
— Понятно. Значит, не рад.
— Петр Алексеевич, да погоди ты. Рад, я, рад. Да только ты
сам посуди. Вот был я при должности, а тут вдруг раз...
— И тебе нужны звания, почести и должности
большие, — горько вздохнул молодой император.
— Да пропади они пропадом, Петр Алексеевич. С тобой я, и
это главное. А кем, то без разницы. Хочешь, денщиком буду?
— Денщиком у меня Василий, — засветившись
улыбкой, возразил Петр. — Другом сердечным будешь, как и
допрежь был. Дела великие станем творить, как дед мой. Мы такое тут
завертим, куда ему и его наперснику Меншикову.
— А как скажешь, государь! Я на все согласный.
— Вот и ладно. Ты отдыхай. Сил набирайся. Да и я прилягу.
Что-то устал я больно.
Ложь слетала с языка легко, словно он и сам верил в то, что
говорил. Прислушавшись к себе, Петр вдруг понял, что так оно по
сути и было. Во многое, что говорил, он искренне верил, и даже
стремился к тому. Вот, например, касаемо дружбы с Иваном, так
сердце буквально пело оттого, что друг теперь будет с ним.