В доме было тихо, когда я вернулась. Ничто не указывало на присутствие Германа и его пассии. Может, уже уехали куда-то? Тем лучше. Пусть Содому и Гоморру устраивают где-нибудь за пределами особняка. Евгения накормила меня вкусным обедом и снабдила хорошим перекусом. Она беспокоилась, что я могу заработаться и просто забыть об ужине.
— Спасибо, — я встала из-за стола, взяла тарелку с нарезанными фруктами и чай.
— Всё наладится, — вдруг заявила женщина.
Она меня жалела, но я не хотела этой жалости. Не хотела выглядеть совсем уж ничтожной.
Ничего не сказав, я пошла к себе. Поставив тарелку и кружку на туалетный столик, я ушла в ванную. Как обычно, Герман бросил свой пиджак на сушилку. Потом сам же будет его искать и чертыхаться. Мне по большому счету должно быть наплевать на его вещи, но я всё равно взяла пиджак, сложила его и повесила на крючок. Из внутреннего кармана неожиданно выпал аккуратно сложенный квадратик альбомного листа. Я не удержалась, развернула его и увидела собственный набросок. Это была моя зарисовка. Пыталась изобразить Германа, когда он мирно спал в нашей кровати. Надо же… Сохранил. Я как-то и забыла об этом… Удивительно, что муж не разорвал мой рисунок и не выбросил его. Я положила находку обратно в карман и ушла заниматься домашним заданием.
Настал холодный вечер. Я отложила кисточку, поднялась со своего места и немного размяла спину. Открыв балкон, вышла на улицу, чтобы подышать свежим воздухом. Небо было чистым, уже даже загорелись первые звезды. Тихо. Ветер отсутствовал. Свое успокоение я находила исключительно в работе и природе. Они напитывали меня энергией, помогали не отчаиваться и не опускать руки.
Блеск фар вдруг ослепил уже давно пожелтевшую и почти опавшую листву на деревьях. Герман вернулся. Алексей уже встречал хозяина. Я заметила, что муж вышел под руку со своей Ларисой. И он, и она явно выпили. Послышался веселый смех и разговоры ни о чем. Я быстро отвела взгляд в сторону. Неприятно. Даже больно. Я ненавидела эту боль, потому что ее в принципе не должно существовать. Я же не люблю этого человека. Тогда почему больно? Причем так, что хотелось ногтями вцепиться в каменный бортик балкона и разодрать пальцы в кровь.
Я должна была сохранять спокойствие. Во мне рос и креп ребенок, и он не должен был испытывать всю ту дрянь, что сеял его отец. Только эта мысль и заставляла меня держаться спокойно, будто бы всё равно, будто бы ничего серьезного не происходило.