— Вы
простите меня, ваша милость. Я бы с радостью принял столь щедрую
награду, но не могу. Еще родитель мой мне заповедал заботиться о
матушке Аглае, как о родной матери, и даже не пытаться заработать
на ней хотя бы серебряник. Да я и отношусь к ней, как матушке. И
сына ее на ноги поставил, воспитывая, как младшего
брата.
— Впервые
встречаю столь честного трактирщика. Но ведь такого быть не
может!
— Беды на
наш род обрушатся, коли за ее дар начнем брать плату. А мне этого
не нужно, — вздохнул трактирщик. — И ей не предлагайте. Бесполезно
это. Да и не знает она, что такое серебро или золото. Ее даже их
блеск не прельщает. Покрутит в руках, покрутит, да и
выбросит.
— А как же
плата за постой?
— Тут все
честь по чести. Я же не предлагаю остаться у меня в трактире, ее
милость сама изволила. За девочку ничегошеньки не прошу, она в
гостях у матушки Аглаи. Только за комнату, что занимает баронесса,
но плата самая обычная. А коли не останется, так и того не
надо.
— Выходит,
ты связан обетом, — понял все до конца барон.
— Это так,
ваша милость, — вздохнул трактиршик.
— Бедолага.
Это же, получается, каждый тебе предлагает золото, а ты должен
отказываться.
Ну вот,
нормальный же человек. Может и без высокомерия вести себя. Вот
только не ту тему он выбрал для шуток. Адаму такие шутки — как если
за причинное место ухватить да сжать изо всех сил. Но тут уж он
бессилен. А главное, не только из страха он себя так ведет, но и от
искренней любви к этой женщине, которую чтил даже выше покойной
матери.
— Ладно, не
расстраивайся так, трактирщик. Сколько у тебя комнат?
— Две, ваша
милость.
— Ну тогда
я займу обе на все время, пока Агнесса будет здесь. И слуг моих
принимай на постой. Сараи-то найдутся, чтобы разместить?
— Это как
плата получится? — усомнился Адам.
— Понимай
как знаешь. Но с другой стороны, ты меня не зовешь, людей размещать
не предлагаешь. Это я переезжаю к тебе из другой
гостиницы.
— Но плата
обычная, — тут же поспешил уточнить Адам. Беды — они никому не
нужны, а уж ему-то в последнюю очередь.
***
— Ну что ты
упрямишься? Мясо наисвежайшее, еще и часу не прошло, как тот
барашек на лужке пасся. Ну не могу я, болею. Понимаешь? Давай не
упрямься и ешь. Вот же упрямец! Ну тогда сиди голодный.
Отчаявшись
накормить своего питомца, мужчина героического сложения бросил
кусок мяса в клетку, впрочем, открытую. Потом устало вздохнул и,
переломившись в поясе, упер ладони в дрожащие колени. Вообще-то его
можно назвать и стариком, потому как на вид ему лет шестьдесят, а
то и больше. Однако, глядя на эту живую гору, все такую же крепкую,
как в годы своего расцвета, меньше всего думаешь о старости. Сила
легко угадывалось, несмотря на то что вид у него сейчас не самый
бодрый.