На полке ниже стояли белая чашка с единственной, почему-то
красной трещиной на боку, крошечная синяя чашечка будто из
кукольного набора, заводная медная птичка, которая больше не
заводилась и не могла петь.
Настоящие вещи, вещи-с-историей. Раньше у людей было много
настоящих вещей, а теперь только пустые клетушки в белых башнях.
Всех устраивало – люди все равно большую часть жизни проводили в
сети. А Марш почему-то было жаль всего этого барахла.
Леопольд Вассер тоже любил старые вещи. У него в кабинете на
полке стояли семь нефритовых слонов – не таких, как на голограмме.
Слоны крепко стояли на надежных, как стволы, ногах, и высоко
поднимали хоботы.
Она помнила его слонов. И лицо – у него было такое оскорбительно
обычное лицо. У великих людей должны быть какие-то запоминающиеся
лица, а у Леопольда было совсем обычное. Да еще седая щетина,
которая его старила, и волосы он стриг ежиком и не красил. И глаза
у него были светлые, вечно растерянные, странно контрастирующие со
слишком темными бровями.
Но Марш считала его самым прекрасным человеком на свете и,
конечно, до сих пор ясно помнила его черты.
И помнила еще, что он всегда работал в белой рубашке. Говорил,
раньше врачи носили белые халаты, а сейчас это было названо
«раздражающим, тревожащим атавизмом». Марш могла бы много
рассказать о раздражающих и тревожных атавизмах.
Пять лет назад она попала в «Сад-за-оградой» и провела там почти
два года – по настоянию Леопольда. Она так и не вспомнила, почему
ее туда привезли, а он так ей и не рассказал. Зато помнила приступы
– ледяное беспамятство и злость, вросшую внутрь, вросшую намертво.
Злость была физически ощутима, черный паук с лапами-шипами,
ползающий вдоль позвоночника и вгрызающийся в переносицу.
Марш понятия не имела, что делала во время приступов. Иногда
слышала, как что-то трещит, словно пластик ломается, иногда
приходила в себя с расцарапанным лицом. Наверное, пыталась достать
паука.
Хорошо что Аби всегда успевал вызвать Леопольда. Единственное,
за что Марш была благодарна Аби, и эта благодарность помогала хоть
как-то мириться с его существованием.
У Леопольда были таблетки, уколы и правильные слова. Он учил ее,
как дышать, когда чувствует приближение приступа, складывать числа
или читать стихи, чтобы сосредоточиться на монотонной задаче. Марш
не понимала, зачем запоминать стихи, если Аби все равно всегда с
ней и у него есть любой текст, но у Леопольда как-то удивительно
ловко получалось запутать безумие в ритмичных строчках или
бесконечном счете.