В очередной раз скосил глаза на Ясино запястье. Инструктор
треплется уже полчаса. На сколько у него там, интересно,
утвержденная заготовка? Надеюсь, минут на сорок, ну не может же
быть для школьников больше? И еще этот фактор икс – старый
большевик. Не просто же так его притащили на собрание, посидеть в
президиуме за столом…
Попытался поставить себя на место организаторов. Сколько на все
про все можно отвести? Часа, пожалуй, мало. Двух – много. Значит,
полтора? Полтора меня устроит, два – уже нет. М-да, и, в случае
чего, тихо не выйти: класс посреди актового зала посадили. Попытка
встать и удалиться будет немалым вызовом…
Я откинулся и прикрыл глаза, в очередной раз прогоняя данные из
заимствованной памяти о вечернем маршруте.
– …партия воплощает в себе боевое товарищество и дружбу
трудящихся СССР, нерушимое единство всего советского народа. КПСС –
партия интернационалистов-ленинцев. Партия Ленина – ум, честь и
совесть нашей эпохи! – с заметным облегчением в голосе прочел
инструктор последнюю фразу своего доклада и, повеселев, поднял
глаза.
Зал отреагировал на наступившую тишину вялыми хлопками.
Перехватил Ясину руку и посмотрел на стрелки. Полпятого. Через
полтора часа Синти должна побежать по парку, если, конечно, она
увидела иероглифы и правильно поняла смысл послания. Через полчаса,
край – через сорок минут, мне надо смыться из школы. Я тревожно
заелозил на жестком сиденье.
– Товарищи! – На трибуне вновь Антон. – Сейчас Михаил Натанович
поделится воспоминаниями о Владимире Ильиче Ленине!
Зал, ожив, бурно зааплодировал. Старичок неловко встал и, как-то
чуть накренившись и пошатываясь, побрел к трибуне. Последствия
инсульта или пьян?
– Товарищи комсомольцы и комсомолки, – начал он невнятно и чуть
хихикнул в микрофон.
Немного выпимши, определил я, разглядев характерную сизоватость
носа.
– Я долго говорить не могу… – Он замер секунд на десять, о
чем-то задумавшись.
За эту фразу я сразу простил ему все, главное, чтобы она
оказалась правдой.
– Пожалуй, в честь такого дня расскажу вам две малоизвестные
истории про Ульянова…
Инструктор обернулся к трибуне и напряженно замер.
– Одна произошла в девятнадцатом году, вскоре после переезда
правительства из Петрограда в Москву. Я, кстати, переезжал тогда в
одном составе с Лениным. Тревожно было, особенно когда приехали на
станцию «Малая Вишера», а там целый состав с матросами-анархистами
оказался. Если б не латышские стрелки, неизвестно, как бы и
повернулось все… – Он немного удивленно потряс головой и продолжил:
– Так вот, Надежду Константиновну по приезде сразу в больницу
положили, с зобом. А в Москве тогда голодно было, и Владимир Ильич
к ней по вечерам после работы на машине ездил, проведывал, с
бидончиком молока. Бандитизма разгул бы, скажу вам, – каждый вечер
стреляли по городу то тут, то там… И вот, значит, едет он с сестрой
Марией Ильиничной в машине, а из охраны – только шофер, из царского
гаража еще, и еще один товарищ с наганом. Не было тогда принято
машины с охранниками по городу возить. А зима… Дороги заметены,
сугробы… Лишь посередине, где пути трамвайные, расчищено. Машина
между сугробами ползет, как по траншее. И вот недалеко от, как
тогда называли, Николаевского вокзала на одном из перекрестков
банда их местная, значит, тормозит. Из машины высадили, портмоне,
браунинг отняли… Бидончик, правда, оставили. И уехали на той
машине. Ну Ленин побежал сразу в пункт охраны районный, как, мол,
так, на вашей территории председателю Совнаркома гоп-стоп сделали,
ищите… Да где ж там найдешь! Хе-хе… А самое забавное знаете что?
Бандюган этот, Янька Кошелек, потом портмоне открыл, а там
документы Ленина. И он потом, пока не застрелили при очередной
облаве, хвастал всем: «Да я самого Ленина брал!» Правда, недолго –
в том же году, в июне, на Божедомке его и достали.