Вышла Яська, потянулась и, подтолкнув плечом, присела с другой
стороны. Я с завистью посмотрел – свежая, глазки чистенькие,
бодрая.
– Сейчас Тома соберется – и пойдем проводим, – сказала она.
Из дома тем временем стал опять доноситься шум. Мы с дедом
прислушались и недоуменно переглянулись, – похоже, шумели Тома с
мамой. Пожав плечами, я откинулся на нагретую стенку и стал
терпеливо ловить солнечное тепло.
Минут через пять дверь с грохотом распахнулась, и из дома
буквально вылетела Тома. Мама, горестно всплеснув руками,
остановилась в проеме. Я встал и от неожиданности икнул.
– Ой…
Тома горделиво подбоченилась.
Я медленно полез в карман, вытащил носовой платок и
протянул:
– Конечно, настоящую красоту ничем не испортишь, но… немедленно
смой. И на ближайшие лет тридцать можешь о косметике забыть. У тебя
свои цвета хорошие.
Мама победно улыбнулась и растворилась в доме. Тома обиженно
насупилась и поплелась за ней.
Я повернулся, прощаясь, к деду:
– Ну… Спасибо за все, что ли… До свидания.
– Давай, малец, – махнул он свободной рукой. – До дому?
– Не-а. – Я поглядел на солнце. – На Невский.
– Хорошо… – Дед понятливо кивнул и, чуть помолчав, добавил: –
Заезжай.
Тот же день,
12:15
Ленинград, Невский
проспект
Они шли, казалось, нескончаемым потоком, не в ногу, но ровными
шеренгами, ряд за рядом, как волна за волной. В гражданских
костюмах и военной форме. Кто-то, служащий еще и сейчас, – в
парадной офицерской, цвета крымской штормовой волны, с желтым
ремнем и золотистой бляхой. Иногда мелькает черная с кортиком у
левого бедра. А кто-то – еще в той, бережно хранимой в глубине
темных кладовок для смотра раз в году, в самый главный день. В День
Победы.
И медали, медали, медали… рядами, как золотистая чешуя, у
некоторых аж по пояс. Не звон, нет, не легкий звон, а солидный
шорох медалей уверенно ложится поверх праздничного шумка, как
доверительный разговор вполголоса.
А справа – ордена, почти у всех, у многих – не в один ряд.
Изредка мелькают, сразу притягивая взгляд, золотые искорки
«Героев». Не много, но есть, живы.
Я стою на мосту у Дома книги, невольно вытянувшись по стойке
«смирно», и смотрю на крепких еще стариков и старух.
Да какие старики! Не стары они еще, походка свободная и
уверенная. Не походка – поступь. Поступь победителей.
Это потом этих мужиков согнет предательство детей и внуков. Это
потом они, потерянные и никому не нужные, будут доживать. Это потом
их начнут стыдить за стойкость убеждений и призывать лобызаться с
теми, кто стрелял им в спину.