Флориан Дрешер моргнул. Достал пенсне, нацепил на нос.
– Дать ноты? Это что – приказ?
– Умоляю вас, дайте ноты! Какие угодно, любую композицию, я
сыграю!
– Фрау Маззарини, это не экзамен, меня нисколько не интересует
ваша способность читать ноты…
– Дайте! – Энрика топнула ногой, понимая, что не отступится,
даже если ее потащит со сцены взвод карабинеров.
Флориан Дрешер вновь убрал пенсне и встал с кресла:
– Я не буду звать стражу, чтобы вышвырнуть вас отсюда.
Наслаждайтесь. Как надоест – выход там.
Он скрылся за кулисами. Энрика смотрела ему вслед, раскрыв рот.
Да как же так?! Быть не может, чтобы… Нет, может. Провал,
оглушительнейший и позорный провал, о котором никогда не узнают
отец и мать, но который единственный и убил Энрику Маззарини. Вот и
все, чего она стоит – презрительная отповедь педанта от музыки.
Пока Энрика брела между рядами сидений, слезы заволакивали ей
глаза. Спотыкалась о ступеньки, падала, поднималась и продолжала
идти к приоткрытой двери. Забрать жакет, выслушать насмешки шарика,
выйти на холодную улицу и… Искать своего палача. Энрика Маззарини –
никто. Всю свою жизнь она положила на музыку, и вдруг оказалось,
что музыка эта ничего не стоит.
Дверь открылась как будто бы сама, но, щурясь на свет после
темного зала, Энрика увидела мужчину в ливрее, грустно глядящего на
нее.
– Сочувствую, любезная фрау, – сказал он. – Герр Дрешер очень
суров, иногда – совершенно неоправданно. Если вам от того
полегчает, то уверяю: мне пришлось по сердцу то, что я услышал.
– Не полегчает, – сказала Энрика. – Но спасибо.
– Тогда, может быть, бокал вина?
Энрика покачала головой. Забыв даже про жакет, она обошла елку,
разминулась с несколькими креслами и столиками, а остановилась
только тогда, когда перед ней выросла стена. Та самая стена, на
которой висела золотая скрипка. Вблизи было очевидно, что скрипка –
деревянная, причем, не самой лучшей работы, но ее покрыли золотой
краской, лишив и тех жалких акустических свойств, что были ей
присущи, зато издалека она казалась прекрасной. Энрика протянула
руку, но скрипка висела слишком высоко, не допрыгнуть даже.
«Скрипка принцессы Леонор Берглер, – гласила надпись на
табличке. – Первой принцессы, трагически погибшей во имя жизни и
процветания Ластера».
То, что издалека казалось орнаментом, украшавшим стену, на самом
деле было нотной записью, озаглавленной: «К Леонор. Реквием».