– Вот почему все так глупо устроено? – пожаловалась Лизе Энрика.
– Всем обязательно жениться надо. Без того, можно подумать,
радостей мало.
Она сообразила, что не смогла толком объяснить свою мысль.
Слишком уж многое хотелось высказать. И сокрушение по поводу того,
что после сегодняшнего объяснения Рокко, скорее всего, обидится и
перестанет с ней разговаривать; и свой страх перед грядущим
замужеством; и злость на Фабиано, принесшего в Вирту такие
законы…
Однако уточнять времени уже не было. Дверь в пареклесий с
грохотом отворилась, из нее практически вылетел смеющийся Рокко,
следом вышли побагровевшие от ярости Фабиано и Ламберто. Энрика
прыснула в кулак. Она-то хорошо представляла, как Рокко может
выбесить служителей Дио. Повезло ему, если разобраться. Став
учеником колдуна, получил негласное право все, что угодно делать и
говорить, не боясь кары. Первый год после прихода Фабиано он даже
елку ставил – и Энрика прибегала к нему встречать новый год. Потом,
правда, колдун елке воспротивился – она, мол, какому-то важному
шкафу мешает – и в следующем году они тайком наряжали елку в лесу.
Заблудились, замерзли, и так бы и погибли, не отыщи их злой и не
выспавшийся Аргенто. Оказывается, у Рокко была какая-то волшебная
монета, которая, чуть только хозяин оказывался в беде, заставляла
такую же монету у колдуна греться и подпрыгивать.
Рокко затерялся в толпе, а Фабиано, оправив сутану злым и резким
движением, вскинул голову и прошел к кафедре. Народ перед ним
почтительно расступался. Стихали разговоры, и под сводами церкви
разливалась тишина. Как будто даже дыхания не слыхать. Энрика
поежилась.
Ламберто отдернул занавеску в углу алтарного помещения, сел за
сокрытый там орган и, помедлив немного, ударил по клавишам. Стены
церкви задрожали от мрачных звуков гимна Дио – того самого, над
которым недавно потешалась Энрика. Сейчас, слушая исполнение, она
то и дело морщилась. Вот этот пассаж быстрее бы сыграть, эту тему
развить, здесь добавить, тут поправить… Но Ламберто играл, как
автомат, не внося в исполнение ничего нового. Год за годом, одно и
то же. Энрика вдруг поняла, за что на самом деле так ненавидит и
эту церковь, и этих жрецов. Им противно все новое, они не желают
ничему учиться. Мир для них – написанная книга, которую остается
лишь читать и перечитывать. Для Энрики же мир был – чистой
тетрадью, в которой еще писать и писать.