Стиснув зубы, Нильс вошел в шкаф, повернулся. Увидел
закрывающего дверцу Рокко. Парень напоследок незаметно чиркнул
ногтем большого пальца по горлу.
Хлопо́к и тьма. Шаги. Слышится бубнеж колдуна, ни слова не
разобрать. Вот щели шкафа начинают светиться зеленым. Все ярче и
ярче, глазам больно. Пришлось зажмуриться. Тут же показалось, будто
все тело горит. «Ловушка!» – подумал, запаниковав, Нильс. Он
рванулся вперед, надеясь выбить дверь, но ухнул куда-то в пустоту.
Летел и летел, а вслед ему несся пьяный вопль колдуна, не имеющий
ничего общего со здравым смыслом:
– Передавайте привет Ластеру, синьор палач!
Ластер? Что значит, – Ластер?! Нет!
***
Когда лес соизволил закончиться, Энрика всерьез уже
рассматривала идею шарика лечь и уснуть. В одежде, в которой иной
летний день прохладным покажется, сейчас оставалось только тихо
умереть. Теплый шарик она перекладывала из руки в руку, прислоняла
к щекам и ушам. А вот ноги скоро вообще чувствовать перестала.
– Г-г-город, – прошептала Энрика, спускаясь с пригорка.
Она краешком сознания отметила, что это – не Вирту, даже близко
ничего похожего. Маленький Вирту со стороны пока еще выглядел ярко,
празднично – ну, пока Фабиано не пришло в голову, что Дио не любит
ярких цветов и украшений. Этот же город казался серо-черным.
Мрачные пятна кварталов, каменные лики домов, серые снующие
туда-обратно люди. Как будто город погрузился в добровольный траур.
А надгробием над ним высился за́мок – могучая крепость, выстроенная
на холме.
Еще Энрика отметила, что город, в сравнении с Вирту, огромен.
Сосчитать дома, разбросанные по бесчисленным улочками, она бы не
стала и пытаться. Но все это сейчас не имело особого значения.
Где-то там, в этом городе, притаилось тепло. И лишь когда Энрика
его отыщет, будет думать обо всем остальном.
Город опоясала не то разрушенная, не то недостроенная стена.
Ворота, к которым подходит широкая укатанная дорога, распахнуты. А
сразу за воротами Энрика углядела нечто такое, что заставило ее
ускорить шаг, насколько позволяли окоченевшие ноги.
Мир сузился до пылающей точки. Вот она превратилась в пятно, в
кляксу и, наконец, в большую блестящую металлическую чашу на
длинной ножке. В чаше плясал огонь.
Влетев в ворота, Энрика чуть ли не обняла эту чашу. В ней ни
дров, ни какого иного топлива. Огонь просто танцевал на сверкающем
металле. Энрика тянула к нему онемевшие пальцы, приближала лицо,
будто надеясь поцеловать.