– Я никогда такого не говорила! – воскликнула Лиза. – Тебе очень
тяжело пришлось, знаю, и все из-за меня. И если я теперь могу хоть
как-то отплатить…
– Лиза! – Мама подошла к ней, опустилась на корточки, взяла в
руки ладони дочери. – Мне, думаешь, в радость это золото пойдет?
Надо оно мне? Да пусть Фабиано им ужрется и обгадится! Но зачем
тебе, здоровой, молодой девке, жизни не знавшей, в монастырь себя
закрывать? Выйди ты лучше замуж хоть за кого-то – глядишь, и
понравится. А балахон черный надеть – никогда не поздно.
Лиза только головой покачала. Бесполезно объяснять матери, что
для нее монастырь – не тюрьма, не вечный траур, а, напротив, –
вечная радость и свобода духа. Что с нетерпением ждет обряда. Что
день и ночь грезит о крохотной келье, о днях, мерно текущих в
молитвах и благочестии. И чтобы вокруг – такие же кроткие люди,
возлюбившие Дио всем сердцем…
Мать, поняв, что не достучится до сердца дочери, вздохнула,
встала. Окурок папиросы смяла пальцами – привычка, от которой Лизу
всегда передергивало, – и запулила щелчком в помойное ведро.
– Поздравь хоть пиликалку свою, – сказала, вернувшись к печи, в
которой, не требуя никакого к себе внимания, доспевал пирог. – День
рождения у нее ведь. Да ботинки заодно попробуй.
– Ботинки?!
В прихожей, прежде незамеченные, стояли кожаные высокие ботинки.
Глядя на них, первым делом Лиза подумала, что сто́ят они столько,
сколько мать за два месяца зарабатывает, прибираясь в богатых
домах. Потом уже подумала, что выглядят они чересчур… греховно.
Черные, блестящие, будто горды своей чернотой. А эти цепочки по
бокам – зачем? Просто украшение?
Лиза покачала головой. В подобном легко себе представить Энрику
– бойкую, решительную девицу, готовую хоть с самим Диасколом в пляс
пуститься, лишь бы не скучно. А ей, Лизе, завтрашней монахине, к
чему такое?
– В город ездила, – послышался сзади голос матери. – Там сейчас
такие в моде. Вот, решила…
– Спасибо тебе, мама, – сказала Лиза, подумав, что поблагодарить
в любом случае лишним не будет. – Да только, боюсь, не по мне они.
Не пустят в монастырь в таком вот…
– Ой, все-то ты с монастырем своим! – Мама развернулась, пошла
обратно в кухню. – Ну срежешь цепочки, сойдут за нормальные.
Делов-то…
Тон матери Лизу не обманул – обиделась. Даже не обиделась, а
глубоко огорчилась, что таким вот нелепым подкупом не вернула в мир
дочкину душу. Горько стало и тяжело. Захотелось уступить, чтобы в
этот последний день увидеть на лице матери улыбку. Но вот улыбнулся
из вечной тьмы Диаскол, и Лиза решительно обула свои стертые
ботиночки.