– Бедняжка! – выдохнула Лиза.
– Дурак! – простонал, схватившись за голову, Рокко. – Аргенто
меня точно в выгребной яме утопит.
– Что? Что случилось? – заволновалась Лиза, подскочив к
нему.
– Что случилось… Ясно теперь, почему ты здесь. Волшебство – оно
ведь как вино игристое. А тряханул я неслабо. К тому же как раз в
то время, когда Фабиано тебя пытался перекинуть. И – да,
поздравляю, сестра. Вы около часа без памяти пребывали в самой, что
ни на есть, преисподней. Великая удача, что вас, в конце концов,
вынесло хотя бы сюда.
***
Энрика хотела сама унести тазик с остывшей водой, но Ева ей не
позволила.
– Сиди, отдыхай. А мы пока сыночка приведем.
Она и сидела, отдыхала, глядя то в камин, то на скрипку, то на
Норберта, который все пил и пил из своей бездонной кружки. В голове
приятно шумело от глинтвейна, по телу разливалось тепло и приятная
истома. Ноги еще побаливали, но – терпимо.
Вот-вот приведут жениха. Человека, который будет рядом с ней
вечно. Энрика лениво перебирала в голове законы Дио, касающиеся
супружеской жизни. Супруги должны жить в одном доме, спать в одной
постели, завести хотя бы одного ребенка или, по крайней мере,
пытаться, моля Дио о снисхождении… И все это – с каким-то
«дурачком», как его Ева назвала. Не лучше ли – смерть, чем весь
этот позор и ужас?
Нет! Энрика сжала кулаки. Смерть не может быть лучше. В жизни
всегда будут шансы и возможности, в смерти не будет ничего. Пусть
такое испытание приготовила ей судьба – она выдержит с честью.
Возбужденная, Энрика вскочила с места, закружилась по залу.
Подбежала к стене со скрипкой. Настоящая, старинная, видно, что
большим мастером сработана. И смычок тут же, незаметный в
полумраке, висит чуть выше.
Не подумав даже спросить позволения, Энрика взяла инструмент.
Кто в здравом уме встанет между скрипачкой и скрипкой? Они созданы
друг для друга!
Смычок коснулся струн. Звук вышел грязноватым, и Энрика немного
подстроила скрипку. Попробовала еще – идеально. Глубоко вдохнув,
закрыла глаза и начала играть. Не ту дикую мелодию, которой
встречала последнее утро своей прежней жизни. Нынешняя музыка
лилась тяжело и тягуче, будто напоенное медом вино. Текла как слезы
из упрямых, не умеющих плакать глаз. Реквием Энрики Маззарини.
Прощание. Отходная молитва.
Хотелось длить этот крохотный концерт вечность. В музыке, даже
такой заунывной, временно исчезали все беды и тревоги, и если
Энрика и плакала, играя, то плакала она от того, как прекрасно
звучит инструмент, а вовсе не из-за своей уничтоженной жизни.