И он
вдыхал, он втягивал его, он ею дышал все эти несколько часов, что она была
рядом.
«Давай…давай,
закройся, оскорбись, давай, возненавидь меня и уйди ты навсегда, дура ты…моя
любимая дура, вали на хер отсюда…пока я окончательно не сдвинулся мозгами, пока
у меня не снесло крышу, и я не оставил тебя себе, не погубил тебя…не поддался
эгоистичному желанию хотя бы на неделю…»
И выть
хотелось от дичайшей похоти, от бешеного голода, от одного вида ее голого тела,
сдерживаться, чтобы не кончить в штаны, чтобы яйца не разорвало от боли.
А их
разрывало, всего корежило. Стояк бешеный, не падает. Хочет ее. Морально хочет,
не физически. Хочет, даже когда уже не стоит, когда уже затопил спермой, все
равно хочет. Руками, языком, чем угодно. Только иметь, только входить в ее тело,
в ее душу, насытиться перед тем, как вышвырнет навсегда. Запомнить, впечатать в
себя ее запах, молекулы присутствия, атомы их дикого секса.
Знал,
что скоро перевод. Знал, что скоро навсегда. Думал, что больше не увидит… а
потом «Айсберг» ее голосом, и всего перекорежило, сердце трепыхнулось, забилось
в агонистической истерике так, что все тело свело судорогой. Потому что в ту
ночь…перед отъездом мечтал хотя бы еще один раз, хотя бы просто в глаза ее
зеленые посмотреть и попрощаться. И это «Айсберг» взорвало, разворотило грудную
клетку, вбило гвозди в его душу, и так принадлежавшую только ей одной. Смотрел
и подыхал. Он там подыхал, пока его били прикладами, толкали в спину. Он
запоминал ее лицо, ее слезы, ее ресницы, он жадно вдыхал ее беззвучное «люблю».
Потом
трясся в тюремном вагоне, в грязи, голодный, пересохший от жажды, и думал о
том, что впервые в ее глазах не было ненависти…впервые они сами кричали ему
«люблю» по-настоящему. Он ощущал смертельную эйфорию, какое-то чумное счастье,
когда умирающий рад своей смерти. Цеплялся за это воспоминание, прокручивал его
снова и снова, проворачивал в воспаленном мозгу, наслаждался каждой секундой.
– Эй,
сука! Отдай матрас! Твоя сраная вонючая задница полежит на полу!
Распахнул
глаза и медленно повернул голову в сторону говорившего. Синие глаза стали
стеклянного ледяного оттенка. Морда зека без одного переднего зуба с длинной
щетиной склонилась над ним, он поигрывал мышцами и двигал бычьей шеей.
– Я
тебе сейчас кости переломаю, если не встанешь.