— Эй, есть кто живой?
Как на зло поблизости не оказалось ни
одного прохожего или зеваки — привыкли уже к его постоянным
прогулкам, что ли? Растерянно покрутив головой, он поморщился и
решил, что справится сам.
На вежливый стук в потемневшую от
времени дверь никто не отреагировал, пришлось проявлять инициативу
и дальше, подтаскивая одной рукой не такое уж и тяжелое тело к
проему. Зайдя внутрь, князь сделал из небольших сеней три шага
вперед и тут же наткнулся на настороженный взгляд двух детей —
мальчика лет пяти и девочки-подростка.
— Там у вас женщина сознание
потеряла. Мама ваша, да?
Девочка сразу стала деловито
одеваться, попутно приговаривая:
— Ведь говорила же — давай подмогну,
так нет же, сама.
Перенос женщины в дом не прошел для
добровольного помощника бесследно: на висках выступила испарина,
здоровая рука дрожала, а нездоровая — зверски болела. Волей-неволей
пришлось присесть, вернее рухнуть на лавку рядом со столом, больно
ударившись о что-то небрежно укрытое посконной тряпкой.
— Звать-то тебя как, красавица?
— Катаржина.
Отвечала она с задержкой, потому как
с переменным успехом освобождала от лишней одежды безвольное тело
своей родительницы, пыхтя при этом как маленький паровоз.
— Давай помогу. Да не так! Я подержу,
а ты тяни потихоньку. Вот, молодец. А где отец ваш?
Почти не слушая высокий голосок,
Александр привалился спиной к бревенчатой стене, пережидая приступ
слабости.
— …брюхом поболел, а к рождеству-то и
преставился. Мамка сильно плакала. Так вот и живем, значит. А ты
кто, охфицерь? А вон ту штуку потрогать можа?
— Если хочешь. А чего это у вас мама
в обморок упала? Болеете?
— Не. С голодухи она, да еще меня не
пустила. Все сама, будто я малая.
— От голода? Что, вообще ничего дома
поесть нету?
Катаржина неопределенно пожала
плечами и шикнула на расплакавшегося пацана, загоняя его обратно на
едва теплую печь.
— Как же вы…
Александр не договорил. Не смог.
Потому что от его неловкого движения тряпка немного сдвинулась, и
стало видно, ЧТО лежит на лавке рядом с ним.
— Что за… это… а? Как же это?
Теперь стало ясно, о что же он так
больно ударился, поспешно присаживаясь. О неимоверно худое,
лилово-желтое тело мертвого мальчика. Горло сжал спазм, мешая
вздохнуть, и показалось на миг, что стены и потолок становятся все
ближе и ближе, наваливаясь на грудь могильной плитой. Тонко
зазвенело в ушах, заломило в простреленной руке. А чертова девчонка
подошла и встала рядом: