И деталь эта – трусы.
Вернее, женские трусики. Нижнее бельё, принадлежащее Елизавете
Михайловне Разумовской. В данный момент они висели прямо на спинке
кресла. Кресло это стояло в небольшом отдалении от нас, и
принадлежало к другому столику.
Но вышло так, что во время страстного и безрассудного процесса,
когда я помогал женщине раздеваться, то случайно отбросил её
трусики в сторону.
Да, совершенно пафосный и глупый жест, который можно увидеть
только в фильмах. Но я всегда очень любил так делать. И сегодняшний
раз не стал исключением.
Естественно, на такую весьма странную и заметную из-за ярко
розового цвета деталь Костян тут же обратил внимание. Из-за своего
опьянения и невнимательности, а также неудобного расположения
кресла, мы с Разумовской не смогли сделать того же.
Вернее, смогли, но, когда уже стало слишком поздно.
И вот, Костян стоит прямо на входе в библиотеку, и безотрывно
всматривается в трусы собственной матери. Неподалёку от них сидит
его одноклассник, которого он ненавидит всей душой, и странно
улыбается.
Улыбался я от осознания абсурдности ситуации и того, что месть
моя возымела колоссальный успех. Я и подумать не мог, что ситуация
могла сложиться настолько удачно.
Я-то как рассчитывал? Думал, что просто пересплю с Елизаветой
Михайловной, да буду внутренне ликовать от содеянного. Прямо как
Аркадий от осознания собственного богатства в "Подростке"
Достоевского.
Но получилось не совсем так. Вернее, совсем не так. Я
одновременно радовался от этого факта, и был расстроен тем, что
продолжить соитие с женщиной сегодня уже не получится. Но я сто
процентов не упущу этого шанса в будущем.
Разумовская, когда осознала нашу с ней оплошность, и увидела
трусики, украшающие кресло, сначала удостоверилась в их отсутствии
на её теле, потрогав себя за лоно, а потом закатила от смущения
глаза. Багрянец на её лице, нагнанный вином, теперь разросся ещё
сильнее.
– Сука… – Беззвучно произнёс Костян, но я отчётливо прочитал эту
фразу по его губам.
Я с огромным интересом ждал, что же случится далее. Так как
Елизавета Михайловна находилась в подвешенном состоянии, а я просто
наблюдал, то ход оставался за Костяном.
И он его сделал. Причём, в буквальном смысле. Он сделал один,
потом второй, следом третий шаг. И с каждым разом всё ускорялся и
ускорялся. Длинный с разъярённым лицом рванул на меня, сидевшего в
кресле с томиком Данте.