Нет, старший в походе не я. Его нам
назначили от кафедры – собственно, такой же, как и мы, студент,
только на два курса старше. Он занимается в институтской
альп-секции - в силу чего относится к нам, чайникам, свысока:
кормит туристическими и альпинистскими байками, кое-как бренчит на
гитаре и, не стесняясь, спихивает на нас любую работу. Это было бы
ещё терпимо, начальство есть начальство, если бы обаяшка-альпинист
не был уверен в своих исключительных правах на внимание всей
женской части нашего маленького коллектива. В тот раз дело,
помнится, дошло даже до лёгкого мордобоя – неотразимый
«руководитель» решил подкатиться к Мати, с которой у нас как раз
кое-что начало складываться, и с первой же попытки получил по
физиономии. Причём, сначала от неё, потом уже и от меня.
Мати, Мати… да, я осознаю, что попал
сюда не для того, чтобы расчёсывать ностальгические болячки – но
что делать, если, поймав взгляд её тёмно-ореховых глазищ, я ощутил,
как сердце бешено заколотилось и колени сделались ватными?
Ладно, с этим будем разбираться
позже. Сегодня, если верить календарю, стоящему на тётиДашином
столике - тридцать первое декабря. На дворе темень, в большом
сугробе напротив крыльца торчит ёлка, украшенная самодельными
бумажными гирляндами и игрушками, взятыми из запасов клуба.
Предполагается, что, послушав по старенькой ламповой радиоле «Урал»
бой курантов, мы устроим вокруг неё праздничные пляски. Соорудили
во дворе мангал из ржавой железной решётки и кирпичей.
Раскочегарить его предполагается позже - под «Агдам» и чачу
(трёхлитровую банку с этим напитком, гостинец из родного
Степанакерта Рафик захватил с собой) жареные на угольях сосиски и
хлеб должны зайти на «ура»…
А пока - в помещении библиотеки тихо
и уютно. На стенах молчат портреты Белинского, Достоевского,
Лермонтова и Пушкина; белеет в «красном углу» гипсовый бюстик
Ленина. Из-за приоткрытой двери на дощатый пол падает колеблющаяся
полоска тусклого света, несутся голоса – предновогоднее «застолье»
в разгаре. Мне туда… не то, чтобы не хочется – просто я ещё не
готов. Надо собраться с духом, привести в порядок воспоминания –
тогда можно и присоединяться к остальным.
Я медленно прошёл между стеллажами.
Полки, плотно уставленные книгами; то тут, то там между корешками
торчат куски картона с большими буквами алфавита. Я бездумно провёл
пальцем по разноцветным корешкам – и словно запнулся.
Болотно-зелёный коленкор, потускневшее золотое тиснение:
четырнадцатитомник Льва Толстого! Четвёртый том, пятый шестой….
Седьмой я вытащил – именно его не хватало на извлечённой из того
лесного озерка телеге. Всё правильно, карманчик на месте, как и
читательская карточка, сплошь исписанная датами и фамилиями. Граф
Толстой явно пользуется у посетителей клуба популярностью. Или дело
в том, что «Войну и мир» проходят по школьной программе?