– А земляного оленя йерр Варож не
валил рогатиной? – продолжал посмеиваться Лахт.
Но тут егерь сник и пробормотал
невразумительно:
– Нельзя убивать земляных оленей…
Нет, нельзя… Нехорошо. Неправильно. Земля никогда не простит.
Если бы он не мямлил, Лахт не
заподозрил бы ничего за этими словами. Собственно, он о земляном
олене спросил только потому, что это самый большой зверь на земле –
и только.
Зато Хорк тут же вспомнил о том, как
ходил по северным морям с китобоями и что рыба-кит размером больше
любого земляного оленя. Лахт посоветовал ему рассказать об этом за
обедом, чтобы поразить воображение невесты. И вообще – побольше
рассказывать ей о славных подвигах, чтобы она прониклась к жениху
уважением.
– Только не вздумай хвастаться – о
себе как бы между делом говори, поскромней. Это лучше работает.
– А про остальное – ври напропалую, –
присоединился к Лахту егерь. – Где десятерых уложили – говори
тридцать, где рыба-кит со шнаву размером – говори, с три шнавы.
– Только меру знай, – добавил Лахт. –
И о себе не ври никогда, ври о других. Когда о себе врешь – тут
умысел и корысть, а о других – славная байка. В самом деле, если бы
когти у печорного медведя были в пядь длиной, разве интересно было
бы про такое слушать? Другое дело – в аршин, не еж чихнул…
Поговорили и про фрели Илму. Егерь не
мог с точностью сказать, кем она приходится фрове Коире и кровное
ли между ними родство, но немолодая фрели часто гостила у Кленового
семейства еще в Клопице, а потом, вскоре после переезда, и вовсе
перебралась к ним жить.
Вообще-то, говоря о фрели Илме, егерь
запинался и путался, а потом снова переключился на охотничьи байки
– теперь про йерра Тула и их общую лихую юность. Йерр Тул, может,
был не таким отчаянным героем, как его шурин, но тоже являл иногда
чудеса удали и прыти.
Лахт уже изрядно захмелел, убитое
зверье в рассказах егеря становилось все крупней и крупней, и
только Хорк оставался совершенно трезвым, что не мешало ему верить
в оленей с размахом рогов в пять сажен – и в то, как олень с такими
рогами стрелой несется по лесу. Неудивительно, что священницы
Триликой быстро уговорили его стать рейтаром Конгрегации, – их
проповедь он, наверное, тоже принимал с полным восторгом. Впрочем,
доверчивость Лахт никогда не относил к человеческим порокам.