Барклай, забрав пятьдесят тысяч человек увел их на
северо-восток, где в районе Духовщины 25 августа и был бит Неем.
Собственно, «бит» - это не совсем правильное слово, тем более что
стратегическую задачу он выполнил – не пустил самого храброго
маршала Наполеона на смоленскую дорогу. Все было бы совсем хорошо,
если бы не большие – больше восьми тысяч убитых и раненых – потери,
понеся которые Барклай тут же вернулся к излюбленной тактике и,
медленно пятясь, 27 августа вернулся на смоленскую дорогу, где
соединился с отступающим из-под древнего города Кутузовым.
Старый лис, как это стало понятно изначально, хоть на словах и
декларировал желание наступать и бить противника везде, где это
только возможно, на практике держаться за Смоленск зубами
совершенно не планировал, тем более что против Наполеоновских ста
двадцати тысяч у Кутузова было меньше сотни.
Смоленское сражение стало своеобразной калькой Минска и
Витебска. В течение двух дней французы атаковали хорошо укрепленные
позиции, заваливая трупами каждый метр городских пригородов,
превращенных в один большой укрепрайон. 22 августа Наполеон впервые
за время кампании в России бросил вперед гвардию, что в общем-то и
решило дело. Выбитые из передовых укреплений русские полки не стали
контратаковать, а отошли в древнюю крепость. Весь день 23 августа
французская армия, понесшая до этого немалые потери, стояла на
месте пока артиллерия уничтожала каменные стены города, а когда на
рассвете 24 числа передовые роты 23-й пехотной дивизии взобрались
на вал, оказалось то русских войск за ним нет.
Победа – если это можно считать победой – далась Наполеону не
легко. Десять тысяч убитых, столько же раненных, повисших на ногах
завоевателей подобно пудовой гире, но главное – погиб маршал Мюрат,
как всегда лично водивший своих кавалеристов в бой и доселе
умудрявшийся всегда оставаться целым и невредимым. Вообще потери
среди офицеров, в армии превышали все мыслимые и немыслимые
пределы, что наводило корсиканца на нехорошие мысли. Собственно, о
новых ружьях русских, позволявших стрелять чуть быстрее и с меньшим
количеством осечек и новых же патронах, позволявших стрелять чуть
дальше, императору доложили буквально после первого же
боестолкновения, когда в руки французам попали единичные образцы.
Сначала Бонапарт, как истинный артиллерист, считающий именно пушки
главным козырем в любой битве, особого значения новинкам не придал,
однако уже после Минска вынужден был изменить свое к этому делу
отношение.