Симбионт химичил, меня колбасило,
тело ребёнка было довольно жизнью, так мы и существовали все вместе
всё это время.
— Старик, напрашиваешься на плети, —
нахмурился я, — давай лучше к китайскому перейдём. Может, у тебя
это лучше получится.
— М-м-м, а не может ли уважаемый юный
господин рассказать глупому неучу о том, что знает он сам в
медицине? — старик низко поклонился, оставаясь непоколебимым,
несмотря на все мои подначки, это здорово бесило.
— Хорошо, тогда лучше задавай
вопросы, — безразлично отмахнулся я, — а поскольку урок уже сорван,
в конце получишь десять плетей, чтобы не отрывался от
коллектива.
— Как будет угодно моему господину, —
он снова низко поклонился.
— Давай, спрашивай, у нас мало
времени, — поторопил его я.
Он начал с простых вопросов, на
которые я довольно бегло отвечал, но затем они становились всё
сложнее и сложнее, пока по итогу, обливаясь потом и краснея от
злобы, я не признался, что на его следующий вопрос не знаю ответа.
Я всё же был оперативником, а не квалифицированным врачом или
биологом.
Он не отреагировал на мой злобный
выкрик, лишь тень улыбки скользнула по губам. В организм мне
моментально добавили какого-то нового гормона, который вместо того,
чтобы привести меня в чувство, как нормального взрослого, ещё
больше вывел из себя.
«Проклятый старикашка, проклятый
симбионт!» — рыча от ярости, я спрыгнул со скамьи и, схватив
китайца за подол длинной робы, потащил за собой.
Проведя в комнату, где учителям
обычно выдавали удары, я снял камзол, затем нижнюю рубаху, а потом
под ошеломлёнными взглядами стражи сам встал к широкой деревянной
доске, куда обычно привязывали истязуемых.
— Энрике, один удар мне! — приказал я
одному из стражников, но тот в ужасе от этой идеи отшатнулся.
— Я хочу себя наказать, — скомандовал
я начальнику охраны, когда тот, привлечённый большим количеством
народа, появился в дверях, — твои трусы не хотят этого делать!
Тот молча, словно ничего и не
происходило, взял плеть из рук своих подчинённых и, замахнувшись,
ударил меня. Кожу обожгло.
— Нежнее мог бы, гад! — прошипел я,
скривившись от боли. — Это самонаказание, а не развлечение для
челяди.
Тот пожал плечами, затем также молча
вышел из комнаты, вернувшись к своим делам.
Ко мне тут же бросились две
кормилицы, сначала промокнув чистыми простынями, смоченными в
винном уксусе, спину и только затем подав мне новую одежду.