Я проводил его в коридор и прошептал
едва слышно:
— Сказали бы сразу, не пришлось бы
мне тут целый месяц торчать.
— Ты что-то сказал, сын мой? — он
повернулся ко мне с совершенно непонимающим выражением лица.
— Да. Говорю, соринка в глаз попала,
— я, поняв, что в эту игру будут играть до конца, яростно потёр
глаз.
— Промой освящённой водой, — он меня
перекрестил, — и старайся меньше работать в подвалах.
— Угу, всенепременно, святой отец,
вот сразу и последую вашему совету, — я повернулся и отправился
обратно в зал, где сказал всем заканчивать работу без меня, а
поутру я приду и проверю.
***
Папа, увидев своё доверенное лицо,
который зашел в зал собранной коллегии и встал за его левым плечом,
постарался быстрее закончить дела, сообщив о перерыве в
заседании.
Когда они остались одни, он
повернулся к кардиналу.
— Ну?
— Не знаю, что и думать, ваше
святейшество, — кардинал протянул ему три документа, — если бы не
сам доставал свитки из другого архива и не перенёс их в этот зал,
никогда бы не понял, что они поддельные.
Папа удивлённо взял листы. Прочитал.
Нахмурился. Встал и, подойдя к окну, посмотрел на свет.
— Но как, Луиджи? Как он это
сделал?
— Не имею ни малейшего понятия, ваше
святейшество, а посвящать парня в детали и разговаривать вы мне
запретили сами. Неделю назад он догадался о настоящей причине его
вызова сюда, заперся у себя в доме, и вот сегодня пожалуйста, три
разных послушника независимо друг от друга нашли все три свитка
одной истории.
— Хорошо, я подумаю, Луиджи, а их
отправь, сам знаешь куда. — Папа вернул документы своему
поверенному. — Мне нужно хорошо подумать.
— Да, святейший отец, не буду вам
больше мешать, — поклонился кардинал и вышел из зала, оставив папу
в глубокой задумчивости.
***
Сидя за ужином, я толкнул рукой
насупленного дядю, который, несмотря на потраченные деньги, так и
не смог добиться личного разговора с Папой, что, конечно, вводило
его в полное уныние.
— Дядя, спорим на тысячу шиллингов,
что вас не позднее конца этой недели пригласят во дворец?
— С чего ты это решил, маленький
дьяволёнок? — он поднял взгляд от своей миски с похлёбкой, из
которой лениво вытаскивал куски тушёной говядины. — Меня месяц
мурыжат, не дают даже за ворота пройти.
— Спорим? — я протянул руку, и он
пожал её.
— Господин! Господин! — по лестнице
застучали сапоги, и в дверь ворвался один из дворян его свиты. —
Там гонец!