− Да, и расскажите, ваше сиятельство, вернее, ваша светлость,
правда ли, что треть армии выбыла из строя по причине ранений и
болезней, а также вследствие чересчур поспешного марша? − добавил
один из придворных, стоявших по правую руку от царя. Он был молод,
почти ровесник Александра и держался весьма уверенно и дерзко и
облачен в роскошный парадный мундир генерал-майора с позолоченными
эполетами и массой орденов и медалей. Я знал его еще со времен
изучения отечественной истории в институте, и слышал о нем еще
давно, а воочию увидел только сейчас. Это был Адам Чарторыйский,
участник так называемого Негласного комитета при молодом
императоре, участники которого обсуждали с самодержцем возможные
пути развития государства и давали ему советы.
Если чего и не мог стерпеть Суворов, то только высокомерного
отношения к себе со стороны новоявленных фаворитов императора. Он
мгновенно сориентировался в обстановке, прикрыл глаза еще больше и,
вытянув руки вперед, подошел к молодому человеку. Не успел
Чарторыйский вымолвить и слова, как Александр Васильевич схватил
его за руку и принялся ощупывать лицо и дергать за тонкие усики,
приговаривая:
− Это кто же здесь кудахтает, курочка золотая рябушка, перебивая
государя? Кто же тебя в военный мундир нарядил, голубушка, да
медалями осыпал, за какие такие заслуги, а? Может, снесешь яичко,
коли ни на что другое не способна?
Юнец терпел процедуру с замечательным стоицизмом, но, в конце
концов, вынужден был отшатнуться и отступить на пару шагов.
− Князь, прошу вас, поговорите со мною, − попросил император,
продолжая хладнокровно улыбаться. – Я даю вам слово, что больше
никто не будет прерывать нашу с вами беседу.
Суворов открыл глаза и мгновенно перестал паясничать.
− Что же, это совсем другое дело, ваше императорское величество.
А теперь послушайте, как обстоит дело с англичанами и французами, а
также другими удивительными народностями, встреченных нами на пути
в Индию.
Когда мы вышли от императора, Суворов начал резвиться пуще
прежнего. Во все времена это означало у него плохое настроение,
которое он стремился таким образом выплеснуть на окружающих, только
не на всех, а только тех, кто был причастен к источнику его
раздражения. То есть, он начал подшучивать и чудить над придворными
и дворцовыми слугами.