Следователь вздрогнул и проснулся.
За окном уже рассвело. Где-то орал петух, на первом этаже
звенели ведра. В сенях матерился Хорж, на кухне грохотала посуда.
Под двери мансарды просачивался божественный аромат жаренного с
луком мяса и ошеломляющий дух горячих пирожков с капустой – только
что из духовки.
Мансарда была здоровенная. Кроме кровати, в которой нежился
Фигаро, здесь имелось два платяных шкафа, комод, медный умывальник
и письменный стол, на который предупредительная хозяйка госпожа
Марта поставила вчера пузатую керосиновую лампу. Большое окно было
занавешено веселыми шторками с вышитыми подсолнухами, а под
потолком висело на цепи тележное колесо утыканное
свечами.
Сон уже почти забылся, полностью растворившись в утреннем
солнце. От него осталась только зеленая муха, противно зудевшая в
двух футах от носа Фигаро и явно не собиравшаяся улетать. Очевидно,
она-то и разбудила следователя, став причиной бредового сновидения.
Фигаро махнул рукой, но муха и не думала улетать. Сочно гудя, она
попыталась сперва взгромоздится следователю на лоб, а потом
спикировала на его великолепный картофелеподобный нос.
Фигаро ругнулся, прицелился в муху пальцем и сосредоточился.
Па-пах! – в воздухе щелкнуло голубое электричество и муха, дымясь,
отлетела под стол.
Нет ничего приятнее, чем начать день с превышения служебных
полномочий, поэтому настроение следователя сразу поползло вверх,
как столбик ртутного термометра. Он вскочил с кровати, сунул в
тапок правую ногу, сплюнул через плечо (не то, чтобы всерьез
подозревая враждебную порчу, но устав требовал), сунул ногу в левый
тапок и сделал несколько энергичных движений руками,
символизирующих утреннюю зарядку. Затем следователь раздвинул
занавески и открыл окно, некоторое время наслаждаясь вливающимся в
мансарду потоком холодного воздуха, обогащенного запахами деревни:
навоз, печной дым и влажная земля.
Вид из окна, по мнению Фигаро, был великолепен. Дом госпожи
Марты Брин – знойной вдовушки, матери Куша и Хоржа – стоял на
склоне холма, и единственное окно мансарды было обращено к Старому
Городу, так что в нем не маячила закопченная громада фабричного
Центра. До самой реки Строчки, серая лента которой проблескивала
сквозь скопившийся на дне оврага утренний туман, сколько охватывал
взгляд, не было видно ни одного дома, выше трех этажей и ни одной
заводской трубы. Зато во множестве виднелись пестрые лоскуты
осенних садов, покосившиеся заборы, просмоленные кресты телеграфных
столбов, жавшихся к обочинам разбитых дорог и дымы костров, на
которых догорал пожухлый сорняк и прочий огородный мусор. Сквозь
ветви старых кленов виднелись облупившиеся оградки близкого
кладбища – хорошая примета.