Значит, и назад пройдёшь. Иди, чадо, дождь перестал уже. Мне молиться надо.
Девушка послушно поползла к выходу. Потом всё-таки оглянулась:
– Батюшка, вам фонарик оставить?
Ответа опять никакого.
Она потушила фонарик, ощупью нашла «стол», положила на него свой подарок и выползла из пещерки. Дождь действительно перестал.
Монах поднялся, посмотрел на послушников, ожидающих рассказа, и подошёл к деревянной этажерке у окна. На одной из полок стоял ларец хохломской росписи. На крышке был запечатлен момент из «Искушений святого Антония». Старец осторожно прикоснулся к ларцу: открывать – не открывать? Потом всё-таки открыл. Внутри на белом батистовом платочке лежал обыкновенный электрический фонарик.
– Слышь, – толкнул один послушник другого в бок, – а ведь это…
– Братове, – оборвал его другой, – негоже тебе…
– Об чём шепчетесь? – прекратил эту возню пастырь. – Запомните. Не тот достоин внимания, кто искушен быв, а тот, кто переступил искушение во славу Господа нашего Иисуса Христа. Аминь.
В этот день шах Аббас был разгневан. Его новая триста первая жена не покорилась ночью и не стала ублажать своего повелителя. А повелитель ли он, если ему противится женщина? Конечно, шах мог взять девушку силой, но он считал, что это ниже достоинства мужчины, а тем более владыки.
И ранним утром он вышел в сад, чтобы немного успокоиться.
Аббас любил бродить по своему чудесному саду, особенно в такие вот минуты душевных потрясений, потому что даже высокое происхождение и титул владыки мира не избавляли его от рутины. Совсем недавно шаха разгневал один купец, и он также бродил по саду, пока изворотливый ум не подсказал способ мести.
Можно было, конечно, отрубить купцу голову или бросить его в яму со львами. Но Аббасу хотелось выдумать казнь изощренную, которая будет мучить купца всю оставшуюся жизнь.
И выход был найден.
Купец этот собирался выдать дочь свою за визиря шаха Абу Али Бани. Визирь был умным и не раз давал шаху мудрые советы. Это хорошо, но умных-то шах и побаивался. А тут такой случай: и визиря приструнить, чтоб не умничал слишком, и купца вогнать в уныние. Тем более что он, как донесли шаху, в дочери своей души не чаял и не жалел для неё ничего: ни жемчугов заморских, ни рухляди таежной, ни лакомств диковинных.
Девушку схватили, притащили к шаху, но – виданное ли дело! – тут она сама воспротивилась.