Молекулярные наручники, штука, как о том говорят, очень
гуманная. Руки они не давят, а снять их без специальной химии
невозможно, значит задержанный не причинит вреда ни себе, ни
другим, и не сбежит, чем избавит общество от угрозы. Но когда
сидишь в них очень уж долго, раздражают они не меньше, чем ржавые
кандалы. Я же парился на скамье подсудимых в молекулярках уже
третий час, и была бы видна хоть какая-то перспектива! Но нет,
прокурор зачитывал документы, потом адвокат зачитывал документы, и
так по кругу с редкими перерывами. Хорошо охранник попался
знакомый, Вася Мидянин из соседней общаги, где базировался
городской комендантский полк. Бывало, пивали вместе, портили печень
кровью господней. Так теперь по старой памяти в перерывах он не
только выводил меня в туалет, но и давал глотнуть "Синьки" из
фляжки. Однако даже эти радостные моменты, по большому счету, не
скрашивали часы долгой бессмысленной болтовни. И надо же было такое
устроить из-за какой-то девки! Ну выеденного яйца тот случай не
стоил, и выбрался я из ситуации с честью. Если бы не та стерва,
точнее, если бы бес меня не попутал.
С бесами оно проще, как говаривал наш полковой батюшка,
спирит-мастер второго ранга Давид Володихин -- есть на кого
переложить груз ответственности за искушение. Иначе душе тяжело.
Загнанная же душа, ляпнул он раз спьяну на Святогеоргиевских
маневрах, до рая не доскачет. Рухнет в ад, как подбитый
винд-крейсер с неба. А так покаялся и хорошо -- в казну доход, с
души камень. И полетели дальше.
Если уж говорить о гормонах, так бесов и за уши притягивать
нечего -- самая бесовская химия и есть, провалилась бы она до
тринадцатой преисподней. Ну, отчудил бы я такое с той девкой в
здравом уме? Ну, психануть можно было, можно было даже по
простецкому из плазмогана башку снести. То все было бы в рамках
пристойного. Хотя лучшим делом было выволочь ее из подвала на свет
божий, да придать народному суду, как пособницу городских партизан.
Девку бы разодрали на части, как бывало в других городах с
отрекшимися православными, а мне бы уж точно медальку выписали,
видит бог. Но нет же. Погорячился. Теперь расхлебывать.
Стороны защиты и обвинения продолжали мыть мне кости. Я
откровенно скучал, зная, что кончится все, как ни крути,
парой-тройкой лет каторги на болотах с возможностью возвращения в
полк с понижением звания. Меньше не светит, но и больше давать за
историю с медсестрой тоже не по-божески. Да и вообще,
инкременировать мне состояние опасности для общества, только на
основании произошедшего, было, на мой взгляд, перегибом. Если уж
судить по совести, то за свою жизнь, не говоря уж о времени службы
в винд-десанте, я наделал не мало вещей, куда более опасных для
общества, чем история с той несчастной девчонкой. Если уж совсем в
корень смотреть, то именно ей я точно сделал лучше. Понятно, этот
момент вообще никого в трибунале не волновал, но для меня это было
некоторым внутренним оправданием совершенного преступления. Ведь не
секрет, что какой бы проступок ни совершил человек, но он, сам того
не желая в открытую, усиленно ищет себе оправдательную мотивацию,
или, на худой конец, рационализацию. Так, по сути, было и со мной.
Я понимал прекрасно, что совершил преступление против общества, но
в то же время понимал и другое -- что бы я ни сделал с медсестрой,
кроме того, что сделал, привело бы ее к мучительной смерти.
Трибунал трибуналом, ничего со мной на болотах не станет, но
хотелось получить оправдательный приговор от совести и от бога.
Хотя на последнее, учитывая все обстоятельства, я без осмысленного
покаяния рассчитывать вряд ли мог. Хорошо что на всех каторжных
поселениях вопрос спасения души каждого из каторжников был
поставлен на широкую ногу. Перед собой же, повторюсь, я был в
некоторой степени чист, что позволяло мне со спокойствием
переносить все тяготы судебного разбирательства.