- О чем вы? - не понял он.
- То, что оружие на момент встречи с девушкой утратило
боеспособность, зафиксировано внутренним контроллером плазмогана и
указано в документах, - подтвердил адвокат.
- Не понимаю, каким образом это вас оправдывает? - насторожился
судья. - Если бы речь шла о гражданском, я бы принял этот факт во
внимание. Но столь подготовленный боец, как вы, мог одними руками
свернуть девушке шею или же, без всякого оружия, отконвоировать ее
на ближайшую площадь, после чего предать праведному народному суду.
Почему не было сделано ни того, ни другого?
- Я не смог.
- В чем причина?
- Если бы на ее месте оказался мужчина, совершивший
предательство против веры и общества, я бы поступил так, как вы
говорите. Но я сам мужчина. Признаю это слабостью, не оправдывающей
моего преступления, но если вы хотите понять, что мной двигало, то
мотив был именно таким. Скажу проще. Убить молодую женщину голыми
руками мне не позволили инстинкты. Обычные, обусловленные гормонами
мужские чувства. Суду известно, что я пытался пристрелить
преступницу, отдавшую себя в руки врага и готовую стать их орудием.
Но у меня кончились заряды. Убить же ее голыми руками я не
смог.
- Поэтому вы не нашли ничего лучше, чем отпустить ее? - Прокурор
усмехнулся. - Не могли убить, надо было выволочь ее на площадь,
предать толпе и не сидеть теперь на скамье подсудимых.
- Повторяю, я готов принять любой приговор. Но вы не сможете
заставить меня усомниться в собственной правоте. После того, как
мое оружие дало сбой, на женщину было жалко смотреть. Она уже
пережила собственную смерть. Она слышала, как щелкнула спусковая
пластина. Понимаете? Ей этого на всю жизнь хватит. Она уже понесла
наказание. Кому стало бы легче, если бы ее заживо растерзала толпа
или если бы я свернул ей шею?
- Таков закон, - спокойно ответил судья. - Всякий гражданин
города, действующий по указанию варваров, приравнивается к
городским партизанам и подлежит уничтожению.
- Я знаю. Просто я не смог.
- Но вы могли хотя бы сообщить ее приметы для задержания. Суд
принял бы это во внимание.
- Нет, спасибо, - твердо ответил я. - Мне больше нечего сказать
в свое оправдание.
- Хорошо, - кивнул судья. - Тогда суд удаляется на
совещание.
Дальше все пошло быстро. Мне впаяли пять лет каторжных работ на
болотах, причем без права возвращения на флот, и повезли в
каторжный распределитель. Тяжелый полицейский гравиомобиль
стремительно двигался вдоль осевой, прикрытый спереди и сзади двумя
машинами сопровождения, а я глядел в окно и тупо пялился на
голографические щиты с рекламой, висящие вдоль улицы. Одна надпись
бросилась в глаза больше других. Это была социальная реклама, какие
вывешивает Святая Церковь или Антинаркотический комитет. Но сейчас
совершенно обычная о строка, которую я много раз видел на улицах,
неприятно царапнула сердце. "Плодитесь и размножайтесь", - было
написано на щите. И внизу подпись: "Г. Бог".