– Сейчас… – услышал я сдавленный,
сбивчивый шепот. – Сейчас я возьму себя в руки… Подожди
минутку…
– Если все упирается в предел маны –
так и дух с ней! – пробормотал в свою очередь я, не найдя лучших
слов для утешения. – Хоть пополам мой разделим – все равно это
будет больше, чем у любых других шести «жандармов» вместе
взятых!
– Дело не только в мане, – глухо
произнесла Маша. – Тут еще такое… К тем, кем я… скажем так, однажды
воспользовалась – к ним у меня возникает чувство… Не знаю, как
точно назвать… Омерзения, что ли. Почти всегда. Это невольно и
непрошено, просто факт. И необоримо. Взять, вон, того же бедолагу
Гурьева… До сих пор как увижу его, так всю аж выворачивает… Иногда
в прямом смысле слова. И я… Я не хочу чувствовать что-то подобное в
отношении тебя. Ты… – она подняла голову и встретилась со мной
глазами. Те были красными, но уже сухими. – Ты был первым, с кем…
наедине… мне было хорошо, – прошептала Муравьева. – И, как видно,
последним. Не хочу – и не буду – портить память об этом! Если уж
мне суждено снова стать бесчувственным чудовищем – пусть хоть она у
меня останется!
– Ты не чудовище, – только и сумел
выговорит я.
– Пока, наверное, нет, – неожиданно
согласилась девушка. – Но наверняка сделаюсь, если снова с кем-то
лягу. И уж прости, но это точно будешь не ты. Почему – только что
объяснила… – отстранившись и мягко сбросив мою руку, она принялась
неспешно застегиваться.
– Это неправильно, – обескураженно
покачал головой я. – Должен быть какой-то выход… Может, к целителям
обратиться? – пришел мне в голову очевидный, казалось бы,
вариант.
– Что они понимают, эти духовы
целители?! – презрительно поморщилась Маша. – Да и сдадут они меня
сразу с потрохами – тому же есаулу Семенову и сдадут. Конвой меня
только потому и оставил после Америки в покое, что убедился: я
больше не метис. Если узнают, что все пошло по новой – житья мне не
будет!
– А так, в страхе и вечной борьбе с
самой собой – это разве житье? – брякнул я, не подумав.
На удивление, Муравьева отреагировала
спокойно, даже более того:
– На самом деле, не так уж все и
плохо, – вымучила она какую-никакую, но все же улыбку. – Всяко
лучше, чем было до этой осени. Во-первых, теперь у меня есть Оши.
Она – не я, и одновременно – я. Поверь: это здорово! Во-вторых –
друзья. Тереза, Тоётоми, Златка… – между собой мы продолжали
называть болгарскую царевну ее настоящим именем, официально же для
всех та снова была Иванкой Ивановой, дочерью херсонского дворянина.
– Пожалуй, и Милана тоже сюда же… – продолжила между тем
перечислять Маша. – Ну и ты… Мы же останемся друзьями? –
прищурилась она на меня уже и вовсе почти игриво.