Кто сказал, что глобализация –
изобретение двадцать первого века?! Это я конечно уже после
выяснил, но топорно сработанный английский пятизарядный пистоль с
одеваемыми на штырьки внешними капсюлями оказался бельгийского
производства. На патронах четко различались русские буквы, а на
капсюлях – французские. Такая вот дружба народов, к Великому
уравнивателю применительно.
Благо желтенькие цилиндрики оказались
уже одетыми на запальные трубки. Сомневаюсь, что сходу сообразил бы
как это делается, мотаясь от правой дверцы к левой по обширному
кожаному дивану внутри кареты.
- Merci. Tu
nous as sauvé, un vieil serviteur! – разрази меня гром, но в
той непростой ситуации я почему-то перешел на французский. Причем
был уверен – Гинтар поймет. Экий мне слуга-полиглот попался. В
той-то жизни я из всех иностранных языков только
русский-строительный знал. Он же русский-военный.
В дюймовую дыру в задней стенке
дормеза злодей не просматривался. В малюсенькие, да еще и затянутые
толстенным слоем изморози окошки различался только силуэт скачущего
на лошади рядом с экипажем человека. Вероятность, что этот
незнакомец – герой боевиков, спешащий на помощь попавшему в беду
губернатору Томской губернии Российской империи, я счел исчезающее
малой. А потому, ничтоже сумняшеся, долбанул из своего пистоля в
кавалериста прямо сквозь стену.
И зря. Злыдень-то из театра теней
исчез, но вот дверцу пришлось спешно распахивать. Порох в этой
ручной мортире со стволом, куда легко входил палец оказался черным.
А значит – дымным. Судя по брызнувшим из глаз слезам, еще и
ядовитым.
Возница был найден живым. Скрюченным,
зажавшимся, плачущим от боли, но живым. Было бы время молиться –
возблагодарил бы кого следует. Ибо кто бы мне еще подсказал, за что
там нужно было дергать, чтоб остановить этот адский механизм в три
лошадиные силы. Сам-то я в прошлом/будущем с конями только в виде
колбасы умел обращаться.
Красивый у меня был мундир.
Темно-зеленый, богато расшитый по обшлагам и стоячему воротнику.
Два ряда золоченых пуговиц с имперской короной и еще какой-то
штуковиной. Красивый, только нисколько не теплый. Ледяной ветер
пронизывал насквозь все это шитье с галунами. Перчатки из
неправдоподобно тонкой кожи руки от холода вовсе не защищали. А тут
еще леденючая рукоятка допотопного револьвера и мужик какой-то
прицепившийся на задке и пилящий ножом ремни, которыми сундуки да
чемоданы привязаны были. Нет, ну каков нахал! Я, значит, простывай,
а он – в меховом треухе и овчинном полушубке еще и скалился. Словно
знал, что ненадежная техника осечку даст.