Сейчас корабль смолили, и воняющий
берёзовый дёготь здорово отгонял от нас мух, хотя, конечно,
приятного аромата одежде и волосам не придавал, как и не мешал,
впрочем, тренировкам набранной команды. Прошло даже больше, чем я
рассчитывал, так что я решил не убирать лишних, а посмотреть, кто
из них самый способный. Хотя пока, если честно, они выглядели лишь
как плохо дрессированные обезьяны, которыми руководит человек.
Бертуччи единственный, которого я посвятил во все тонкости стоячего
и бегущего такелажа, а также объяснил, почему на моей бригантине
фок-мачта несёт прямое парусное вооружение, а грот-мачта имеет
косые паруса с грота-триселем и топселем.
— Обезьяны, нужно лучше их
тренировать, иначе они нас не то что в шторм, в штиль перевернут, —
проворчал я, высказывая вслух свои мысли.
— Витале, может, тогда всё же
уменьшить количество парусов? — осторожно спросил он.
— Напомню эти слова, когда ты будешь
умолять меня поставить ещё одну мачту или хотя бы ещё один
малюсенький парус, — тем же ворчливым тоном не поддался я на его
просьбы, всегда и везде стоя на своём.
— И нет ни одной пары вёсел, — он всё
ещё не смирился с этой потерей, к которой привык и прикипел всей
душой.
— Будут две лодки на борту, если
нужно, повернут судно за канат, — в который раз объяснил я, — нам
не утонуть бы в штормах, а ты со своими вёслами пристал.
— Всё ещё надеешься, что он не
перевернётся? — удивился он. — Сумма выигрыша всё увеличивается, и
ты точно в меньшинстве, вместе с сеньором Франческо. Уже даже иудеи
принимают ставки на это, весь город гадает, перевернётся он или
нет.
— А вы на что поставили, сеньор
Бертуччи? — поинтересовался я.
— Если честно, — смутился он,
поворачиваясь и разряжаясь матерной тирадой в сторону моряков,
которые уронили марсель, повисший на такелаже. — Если честно, —
вернулся он ко мне, — хоть дядя Франческо и призывал ставить на
вас, я всё же присоединился к своему брату, он поставил сто
шиллингов, что корабль утонет.
— А, есть даже такие? — удивился я. —
Что это за новое веяние? Поверили в мои способности? Теперь решили,
что, если не перевернётся, так обязательно утонет?
— Версий куча, сеньор Витале, время
всех рассудит, тем более что осталось всего две недели до
спуска.
— Гоняйте их до посинения, сеньор
Бертуччи, — пожелал ему я, уходя к своему истинному проклятью —
пушкам. Из запланированных мной двадцати готово было только десять,
а к спуску на воду успеют остыть ещё не больше двух. И то дело
сдвинулось с мёртвой точки, только когда заменили четырёх самых
упёртых монахов, которых я распорядился в отместку за их
тупоголовость погрузить на ближайшую отходящую в Святую землю
галеру и отвести к арабам, продав в рабство. Столько крови, сколько
они у меня выпили, никто больше не смог, так что, воздав им по
заслугам, я стал общаться с перекупленными во Флоренции монахами,
которые более благожелательно относились к моим просьбам о смене
технологии литья колоколов. Все до одного были уверены, что те
двенадцатифунтовые корабельные пушки, что они изготавливали, — это
колокола необычной формы, для моего дворца. Они их так и
подписывали, сильно удивляясь при этом, что я ругался с ними из-за
постоянного желания украсить готовые изделия литыми
барельефами.