— Очень точное и верное понимание
событий, — улыбнулся пассажир. — Что вы там говорили о граппо,
синьоры? Отметим перемирие?
Остаток рейса прошел на удивление
мирно и даже благодушно, словно сама Всеблагая улыбнулась
«Ласточке» и ее экипажу. Ветер дул исключительно попутный, солонина
не протухла, а питьевая вода не зацвела, и даже чирей на мягком
месте ни у кого из матросов не вскочил. Капитан Бартоломео каждый
вечер выпивал по стаканчику граппо со своим любезным пассажиром и
сам не заметил, как рассказал ему всю свою нехитрую жизнь, словно
исповеднику в храме Семи Благих. На судьбу, конечно, не жаловался,
еще чего не хватало, но пожилой синьор неудачников наверняка
перевидал достаточно, так что слушал с пониманием и сочувствием —
молчаливым сочувствием, правильным.
Про себя синьор почти не говорил, а
Бартоломео был не настолько идиотто, чтобы расспрашивать человека с
железной розой на пальце. Но когда до Меруа, пограничного с
Дорвенантом, остался один день, синьор за вечерней граппой
обмолвился, что переезжает в Дорвенант насовсем, коротать старость
в доме сына и нянчить недавно родившихся внуков.
— Сына?! — неосторожно изумился
Бартоломео, никогда не слышавший, чтобы у людей такого сорта были
семьи. — А разве... О, простите, синьор! Не мое дело, прошу, не
сочтите за обиду.
— Ну что вы, синьор капитан, какие
обиды? — усмехнулся пассажир и подлил им обоим еще граппы. — Вы
совершенно правы, для таких, как я, это редкость. Я бы даже сказал
— невидаль. Сам не ожидал, но так уж вышло. Мой мальчик многого
добился вдали от родины, но тем сильнее ему пригодится
поддержка.
— Отцовская рука и в голод накормит,
и в бурю укроет, — поддакнул капитан. — Пошли нам Благие
почтительных сыновей и заботливых внуков, большего и желать —
грех.
— Воистину! — чокнулся с ним
стаканчиком граппы пожилой синьор.
День, когда «Золотая ласточка» вошла
в порт, выдался теплым и солнечным, белые барашки волн катились к
берегу красиво, словно на картине, иссиня-лазурное небо чертили
крыльями чайки, и чужие паруса приветливо покачивались на морской
зыби, пока «Ласточка» подходила к причалу. Кошки, почуяв сушу,
принялись метаться по палубе, и старший помощник с капитаном
помогли пассажиру переловить и усадить их в корзину. А то, не дай
Благие, свалятся в щель между бортом и причалом... Четыре
недовольные усатые морды, лишившись воли, сверкали через прутья
глазами, пытались просунуть наружу лапу и время от времени заунывно
подвывали, жалуясь на людское вероломство и жестокость.