Девочка с топором и косичками - страница 2

Когда раздался тот звонок, после которого всё и завертелось, я потела в участке над месячным отчётом, а Антон вышел, чтобы купить мороженого. Я сразу сказала, что есть его не буду, но Калдарару – упрямый осёл, который по-румынски, видимо, понимает плохо. Шла вторая неделя изматывающего зноя, когда звонков не было даже по мелким кражам из магазинов: каждый чернаводинец искал и дрался за место под кондиционером, вентиляторы не спасали; у многих тогда «полетели» холодильники, и Згырчиту из ремонтного сервиса неплохо нажился, загибая за починку «конские» цены.В участке кондиционера не было, а была в нём натуральная душегубка, несмотря на распахнутые окна, ибо невыносимая жара висела без малейшего намёка на дуновение ветерка. На небе – ни облачка, в прогнозе погоды – +40C°.Я вытерла вспотевшие пальцы о форменные брюки, чтобы ручка не выскальзывала, и продолжала мужественно сражаться с отчётом. Мысли о море – таком прохладном и нужном сейчас – налипали на слова на бланке. Антон, пока Гунари дежурил, возил меня после смены в местный посёлок Кныш – купаться. Я поначалу отнекивалась, но пришла отупляющая мучительная жарища и всё решила за меня. Да и поплескаться в чистых волнах всё-таки было приятно (хотя я видела, каким взглядом смотрит Антон на меня в купальнике). Но теперь Гунари взял отпуск и укатил с семьёй куда-то в Черногорию. Так что Калдарару оставалось только время на пересменке, и он пытался выжать из него всё, что только можно. Вчера мои любимые кешью притащил. Сейчас вот за мороженым побежал... лучше бы взял лимонад.Понятное дело, чего начотделения добивался, и я ждала этого момента, чтобы объяснить ему, что ничего не светит и всё такое прочее. Возможно, и я сама частично виновата в том, что сразу не пресекла эти знаки внимания на корню. Но Мариан ушёл. Он так больше и не появился. А я осталась одна. Антон – вдовец и неплохой полицейский. Я отлично поняла, по какой причине он резко перестал орать на меня и прислал месяц назад розы: раскопал-таки моё дело, чёрт его дери. Раскопал всё и проникся... Вообще-то он даже симпатичный, глаза лисьи, серые да умные. И улыбка такая... редкая, но пронимает. Вот только забота его доставучая в печёнках уже сидит. Сколько раз говорила: «не надо...» и всё одно как об стенку горох. Может, боится не успеть ничего? Сорок восемь лет – не шутки.Я сложила отчёты в стопку. В туалете перед зеркалом опрыскала лицо и шею водой. Взлохматила волосы. День тянулся, как резиновый.И вдруг раздался тот самый звонок.– Полиция! – заполошно кричали в трубке. – Ай, полиция?– Криминалист Деменитру слушает.– Полицию дайте! – завопила баба, услышав мой голос. – Мужика! Полицейского! – Я и есть полиция! – рявкнула я. – Говорите! Имя, фамилия, причина вызова!– Илинка Чореску я, – залепетала баба, – я сегодня к Марешам зашла, а там Флорика вся в крови, а муж её, Григор… ой, горюшко! На полу лежит в луже крови! Как свинья зарезанная! И топор рядышком... ладно, дочка-то их у нас ночевала-а...Я сглотнула. Не люблю бытовуху. Дурное дело. Но слыша, что баба совсем ударилась в истерику, скомандовала:– Дочку Марешей домой не пускать. Ничего не трогать. Закрыться дома! Сейчас будет вам полиция.Я положила трубку. Калдарару стоял на пороге с полными руками мороженого и лимонада. Увидев мою кислую физиономию, он замер и всё понял.Я подняла на него взгляд:– По коням, начальник. Убийство нам на голову упало.По дороге я набрала Виорела, объяснила, куда подгонять грузовичок, чтобы забрать тело.– Что эти Мареши? – спросил из-за руля Антон. – Алкоголики? Цыгане?– Какое там, – я махнула рукой. – Семья дальнобойщика. Недавно сюда переехали, лет пять или шесть. Я их видела за всё время пару раз. Григора этого у Гэнеди. А Флорика дочь в школу водила. И в больницу. Хреновое дело, – я нахмурилась. – Дочку их в интернат отправят. Отца убили. Мать посадят.Антон молчал. А что тут ещё скажешь?Когда мы подъехали, Илинка Чореску, пышная фермерша в белом переднике на цветастом платье, маячила на тротуаре. С крыльца дома тропинка кровавых следов уводила по дорожке к соседнему дому и обратно: Илинка прижимала платок к глазам и охала. Следы были её, со страху она бегала туда-сюда, не зная, за что схватиться.– Ой... – запричитала фермерша, увидев нас, – да что ж это такое делается... Флорика же – ангел чистый, ни слова никогда никому... тихая, в чём душа только держится... да как это... что же это...– Пойдёмте, – кивнул Антон, проверяя табельный. – Понятой будете.В доме пахло медью и каким-то дешёвым пойлом. Картина, открывшаяся нам, потом ещё долго стояла перед глазами. Солнце заливало белым светом гостиную, измазанную красно-бурым: на стенах, на шторах отпечатки окровавленных ладоней, будто какая-то работа импрессиониста. Столько красного на белом...Флорику мы нашли в углу. Она, растрёпанная и чёрная от крови, смотрела в одну точку и напевала: «спи, доченька, спи...» Рядом лицом вниз лежал труп с рубленой раной на затылке. Нет, с несколькими... Мужской труп. Небольшой топорик, которым обычно рубят дрова на растопку, валялся рядом. Крови натекло столько, что она пропитала коврик у дивана.Антон, надо отдать ему должное, действовал оперативно. На топор наступил и надел наручники на тощие запястья женщины – она даже не думала сопротивляться. А я вытащила фотоаппарат и принялась запечатлевать место преступления со всех ракурсов.– Я поехал, – Антон коснулся плеча. – Заведу дело, оформлю её. Допрошу. Справишься?– Угу. Тело перевернёшь?Он повернул труп так, чтобы я смогла сфотографировать лицо, и я порадовалась, что не успела съесть мороженое. Раззявленный рот, закатившиеся под веки глаза, свёрнутый набок нос... заросшие щетиной щёки и подбородок старили покойного Григора, делая его пятидесятилетним. А вот его жена мне показалась намного более юной.– Могли бы и подождать, – ворчливо заметил Виорел, входя и натягивая резиновые перчатки.– Жара такая! – возмутился Антон от двери. – Давай пакуй его, пока не протух!Я натянула перчатки, и мы упаковали тело. И пока Виорел привязывал его ремнями в кузове, чтобы не болталось на кочках, я сунула в мешок орудие убийства и сняла со всех поверхностей отпечатки пальцев. Не забыла и Илинку, а с Флорики Антон снимет.Что семейка не шибко дружная в глаза бросилось сразу: ни одной совместной фотки в рамке. А значит, либо вспомнить нечего, либо не хочется.Комната Флорики меня поразила: столько мягких игрушек у взрослой женщины редко увидишь. Хотя, может, она их коллекционировала. Или остались после того, как дочь выросла.– Дочка-то их, Лалка, часто у нас бывает. То свинушек покормит, то куриц. Любит она животных-то, а отец запрещал... – стрекотала за моей спиной Илинка. – А и Флорика её сама к нам отправляла, как Григор с рейса приходил. А я и рада!Я нарочно тянула время, не желая переходить к самому неприятному: объяснять дочке Марешей куда подевались её родители.