Во-вторых, при взгляде на второй донос Курт снова начинал
ощущать неприятное давление в мозгу – что-то было в этих
строчках, что заставляло призадуматься и выдать довольно
расплывчатое определение «что-то тут не так». «Интуицию к делу не
подошьешь», говаривал наставник, посвящающий будущих инквизиторов в
техники ведения следствия. Посему следовало для начала разобраться,
что именно, почему не так и как это что-то должно быть.
В-третьих, все это вместе говорило в пользу того, что
расследование начать стоит, даже чтобы в конце его рекомендовать
местному служителю порядка всыпать палок шутнику, из-за которого
майстер инквизитор должен собрать пожитки и отправиться Бог знает
куда.
Курт взялся за перо, положил первое донесение перед собой и
тщательно, всеми силами запрещая себе испытывать удовольствие,
вывел: «Утверждено к расследованию».
* * *
В деревеньку под названием Таннендорф (что в переводе с
благородного немецкого на простонародный значило тупо «Пихтовка»)
Курт выехал вместе со священником. Тот был бледен, немногословен,
стеснителен и обществом своего спутника явно тяготился. Святой отец
ехал верхом на довольно плешивом ослике, уставившись в точку меж
его ушей и уводя взгляд от майстера инквизитора, который восседал
на пегом жеребце, экспроприированном у настоятеля. Назвать Курта
рослым было нельзя даже при очень большой фантазии, однако в седле
понурого осла священник смотрелся рядом с ним, как кустик
можжевельника рядом с сосной. Пихтой, криво улыбнувшись, вяло
уточнил Курт. Судя по тому, как многословно оправдывал отец Андреас
свою паству и как запинался, господина следователя ожидало
распустившееся от излишней вольности крестьянство, от наглости
которого его защищает только его status.
Кое-как, с трудом, как на допросе, удалось вытянуть из
священника, что было так не всегда – всего лет десять назад
местный владетель следил за своей собственностью: и поля его не
стояли заросшими, и леса вырубались не как Бог на душу положит, а
как было положено по закону, исполнение которого блюли баронские
люди. Число последних, кстати, довольно сильно уменьшилось –
большинство из них попросту сбежали, не дожидаясь выплаты
очередного жалованья, которое, к слову сказать, и без того получали
нечасто. Остались, похоже, самые преданные – их было всего
семеро, но зато не сменялись они все те же лет десять. Заминаясь,
отец Андреас пояснил, что тогда барон потерял единственного
ребенка – мальчик родился болезненным; если он не простужался
на малейшем ветерке, то обязательно обгорал на солнце, даже сидя в
тени, и при любом варианте валился в постель на неделю; поваров,
готовящих специально для него, было когда-то аж двое, однако по
временам то одно, то другое его организм отказывался переваривать,
следствием чего был все тот же постельный режим и полная
неподвижность. В конце концов неведомый недуг добил-таки маленького
наследника, а глубокое уныние – его уже немолодого
вдовствующего отца. Насколько Курт смог понять из довольно путаных
пояснений священника, перемежавшего свою речь постоянными
извинениями, от горя местный барон несколько помутился в рассудке,
забыв не только про управление своей вотчиной, но и про
элементарное поддержание в порядке собственного жилища. В итоге
вокруг замка воцарилось редкостное запустение: сады заросли, став
местом дикого пастбища для скотины, свиньи отощали, молочный скот
частью то ли вымер, то ли разбрелся, частью иссох, охота же вообще
стала достоянием преданий и браконьерства. Временами на местной
свалке (которой, кстати, тоже раньше не было) обнаруживались
запыленные портьеры, испещренные возникшими от старости и
отсутствия ухода прорехами, изгрызенные мышами книги и утварь.
Кажется, барон решил дожить свой век, как придется, не заботясь ни
о настоящем, ни о будущем себя и своих владений. У него не было
даже управляющего – пусть хотя бы разжиревшего на хозяйской
безалаберности и ворующего направо и налево то, что осталось;
с грехом пополам, в меру своих сил и знаний, эту обязанность
пытался исполнять капитан стражи…