– Капитан, – напомнил Курт, пытаясь не позволить себе
взбеситься. – Он нашел тела, и?..
– Так что бы вам с ним самим не поговорить? Он-то про себя,
небось, лучше расскажет; а то потом выйдет, что я не то
брякнул по глупости, и хана капитану…
– Это не твоя забота. Почему он обратился именно к
тебе?
Бруно зло улыбнулся, кивнув через плечо на дверь трактира:
– А вы, майстер Гессе, прогуляйтесь по Таннендорфу,
поспрошайте, не жаждет ли кто мертвяков поворочать. Посмотрим,
много ли желающих отыщете.
– А ты, стало быть, жаждал?
– Да что я в самом деле, больной, что ли? Мне денег дали.
Можно и поворочать.
– И много дали?
– Пять талеров.
За обмывание двух тел, облачение в саваны… Если Курт верно
помнил общепринятые расценки, то два; в крайнем случае –
два с мелочью, но уж никак не пять. Не полстены, конечно, тут
бродяга приврал, но все равно немало. Подозрительно немало;
а для провинции особенно.
Невольно подумалось: кстати, если Бруно уже не просадил все пять
талеров на колбаски, он достаточно платежеспособен для того, чтобы
оштрафовать его за неуважение к следователю…
«К делу», – строго одернул Курт сам себя, возвращая мысли к
нужному предмету.
– Тела с места смерти забирал ты сам или все тот же
капитан?
– Как же, так он и станет с крестьянскими трупами
возиться, – фыркнул Бруно, почти с ненавистью глядя на то, как
Курт разделывается с последней колбаской. – Наш святой для
этого дела пожертвовал своего ишака, тележку взяли у одного из
съеденных, а грузил, перевозил и все остальное – я сам. Ну, за
такие деньги – в самый раз.
Плюс перевозка, уточнил Курт, дожевывая последний кусок; тогда,
в общем, получается, что заплачено было не так уж много. Что это, в
конце концов, пришло ему в голову – в первый же день раскрыть
убийство двоих крестьян кровожадным капитаном-стригом, главой
замковой стражи? Даже если подвергать рассмотрению эту версию
всерьез, пришлось бы для начала задаться вопросом, чем он питался
до сих пор – капитан-то уж не мальчик. Пил кровь из старого
барона разве что…
Или недавно покусан. Это, кстати, может быть…
Курт мысленно вздохнул. Если и имел выпускник номер тысяча
двадцать один какой-то бесспорный donum naturae[12], так
это то явное несовершенство, по вине которого разум его легко
уходил вслед за мимолетной думой, развивая постороннюю мысль до
предела. Когда-то это было причиной недовольства наставников во
время лекций. Курта, смотрящего в окно и, по их авторитетному
мнению, «считающего ворон», карали за рассеянность, наверное, чаще,
чем прочих. Избавиться от этого он так и не смог; единственное,
чего удалось добиться, так это не терять, что называется, связи с
действительностью, научившись не выпускать из внимания происходящее
вокруг и даже реагируя на него. Впрочем, после лекции по
арифметике, усвоенной, не выходя из состояния сна, это уже,
наверное, мелочи…