Их Курт, что понятно, никогда не видел, и сейчас вдруг подумал о
том, что желал бы не видеть и впредь. Теперь он предпочел бы
выдвинуть обвинение барону, нежели сойтись с подобным созданием
лицом к лицу.
После недолгого, но с удовольствием, купания в реке Курт ощутил,
что стало словно бы легче думать. Хотя, может статься, просто ушло
чувство неопределенности, преследовавшее его до разговора с
Каспаром, и его рассказ, которому сам пивовар не придал значения и
мог бы вовсе не упомянуть, всколыхнул стоячую воду мыслей, словно
брошенный камень. Кругами, накладываясь одна на другую, стали
тесниться версии, сметая друг друга и временами путаясь, однако
теперь хотя бы было из чего избирать.
Первое, что после услышанного приходило в голову, – сын
барона не умер в полном смысле этого понятия, а стал тем, кого,
строго говоря, нельзя было почитать ни живым, ни мертвым, а его
отец не просто знает об этом, но и скрывает, что, впрочем, понятно.
Тогда становится ясным и поведение капитана, который всеми силами
тщится защитить своего господина от гнева людей и Конгрегации,
которая, при всех своих переменах, во многом все ж таки не потерпит
существования подобной твари.
Но могло быть и так, что неупокоенный дух мальчика – просто
точно так же первым делом родившаяся в голове крестьянина мысль, и
даже если стриг действительно существует (на что указывает весьма
многое) и имеет отношение к замку (о чем тоже говорит не один
факт), то это может быть кто угодно другой, хоть, в самом деле, тот
же барон.
Когда Курт вернулся в трактир, его уже дожидались Бруно и двое
стражей замка: довольно молодой солдат, немногим старше майстера
инквизитора, и боец в уже солидном возрасте – оба
настороженные, опасливые. Бродяга оплатой за свои услуги выбрал
обед и, договорившись с Карлом о времени, ушел, не соизволив
попрощаться ни с ним, ни с господином следователем. Оставив до поры
свои размышления над этой загадочной личностью, Курт подсел к
солдатам.
Разумеется, напрямую спрашивать о разгуливающих по ночам
призраках он не стал и долгое время потратил на то, чтобы просто
разговорить этих двоих, отвечающих попервоначалу односложно и
неохотно. Наконец, после долгого блуждания вокруг да около, удалось
вытянуть, что барона при дневном свете все же видели, но по ночам в
основной башне замка начинаются странности. Тех, кто не уходил
ночевать домой, в Таннендорф, ограничивали в перемещении внешним
коридором и караульным помещением; капитан пояснял, что фон
Курценхальм страдает бессонницей и любит побродить в одиночестве по
комнатам и коридорам, а любой встречный привнесет в его и без того
не лучшее состояние лишнюю раздражительность и беспокойство. К
слову сказать, сам Мейфарт имел вход в жилую башню в любое время
дня и ночи, и его присутствие, похоже, никаких досадных чувств в
бароне не вызывало…